Лейла. По ту сторону Босфора - Тереза Ревэй

Когда Лейла узнала, что Орхан выдал ее секрет, показав газету археологу, женщина обиделась на брата. «Но я горжусь тобой!» — воскликнул юноша. И тогда она обнаружила, что очень полезно сравнивать свои размышления с мыслями образованного человека. С Селимом у нее не было интеллектуального родства. Она принадлежала к тому поколению женщин, которые познали ценность логики и рассуждения. В двадцать пять лет Лейла ощущала себя разрываемой между двумя мировыми концепциями. «Должны ли женщины соблюдать традиции Востока, чтобы быть счастливыми?» — спрашивала она себя. Ханс указывал на ее противоречия, втягивал в споры, но соглашался снова и снова возвращаться к тому или иному вопросу, когда Лейла удивляла его удачными ответами. И однажды она поняла, что во время дискуссий он абсолютно забывает, какого она пола. Это стало для нее настоящим откровением.

Лейла закончила статью, подошла к окну. В саду она заметила Розу Гардель, которая, выставив ладонь козырьком, чтобы защитить глаза от солнца, внимательно наблюдала за крылом гаремлика. Лейлу надежно скрывала решетка, но женщина резко отпрянула, почувствовав, как заколотилось сердце. Али Ага рассказывал о странном поведении мадам Гардель. Француженка часто заходила в кухню и иногда делала вид, что забыла обратную дорогу. Что искала эта женщина? Ни в коем случае нельзя было допустить, чтобы она всюду совала нос.

Как и боялась Лейла, болезнь Ханса затягивалась. Лихорадка не отступала. Иногда мужчина смотрел с таким отчаянием, что ей приходилось утешать его, суля скорое выздоровление. Для мужчины, привыкшего к активному образу жизни, было неимоверным мучением оказаться взаперти в маленькой темной комнате. Но разрешить ему выйти в сад означало подвергнуть всех и вся риску. Об этом даже речи быть не могло. Судя по информации, полученной от Рахми-бея, дяди Гюркана, имя Ханса Кестнера не сходило с языков британских агентов. Лейле порой казалось, что вокруг них сжимаются тиски.

Наконец зацвели иудины деревья, укрывая сады и пригорки розовым. Стоило подумать о переезде в йали на побережье Босфора. К несчастью, в этом году все усложнялось. Ахмету недавно исполнилось восемь. На войне погибло много людей, в том числе хорошие преподаватели, но Лейла не хотела лишать мальчика школьных учителей. И потом, нельзя было оставлять французов одних в конаке. Али Ага и молодые служанки будут вынуждены жить в городе. Некоторые девушки слезно умоляли не оставлять их во власти капризов неверных. Но вершиной бедствий было далеко не блестящее финансовое положение. Свекрови пришлось продать несколько драгоценностей по бросовой цене.

Вздохнув, Лейла поправила вуаль и зашагала по маленькой лестнице, ведущей в комнату Ханса. Они не виделась три дня. С тех пор как Кестнеру стало лучше, женщина заставляла себя держать дистанцию. Зоркий взгляд Фериде следил за ней, что крайне раздражало, ведь она ничего плохого не делала. И все же как отрицать, что ее охватывало волнение при каждом визите к Хансу?

— Что вы делаете? — воскликнула она, открыв дверь.

Посреди комнаты, шатаясь, стоял Кестнер. Она подхватила его и помогла сесть. Он дрожал от слабости.

— Лейла-ханым, вы определенно мой ангел-хранитель.

— Вас же просили не упражняться в одиночку, — отчитала она его. — Вы в самом деле упрямы!

Он с обезоруживающей улыбкой пожал плечами.

— Я схожу с ума. Мне нужно отсюда выйти.

Голубая рубашка подчеркивала сияние его глаз. Старые штаны Орхана были для него слишком коротки.

— Наступила весна, я через стены улавливаю ее ароматы, — продолжил он, повернувшись к окну. — Мир движется вперед, а я стою на месте.

В изрезанном оконной решеткой свете Лейла разглядела отражение страсти на его лице.

Но его тело отказывалось петь с ним в унисон. Забавно, но Лейла подумала, что сейчас он похож на турецких женщин, которых против воли удерживают в гаремликах. Ханс очень исхудал, но все равно был слишком большим для этой маленькой комнаты. Его присутствие здесь было ошибкой, неверным жизненным шагом. Он, человек бескрайних просторов, стал пленником женской части дома.

— В конце концов, вам нужно восстановить силы! — ответила она. — Вас до сих пор лихорадит. Вам нужно лечь.

— Нет! Прошу вас. Позвольте мне снова быть человеком.

Ханс скривился, опираясь на подушки. Ему требовалось много времени на восстановление, но Лейла знала, что залог успеха — в хорошем питании. А им часто приходилось довольствоваться чечевицей, капустным супом и черным хлебом.

— Чем вы займетесь, когда уедете отсюда? — спросила Лейла, присаживаясь рядом.

— Пойду туда, где смогу быть полезным.

— Вы же знаете, что это опасно. Кажется, за вашу голову назначили денежное вознаграждение.

— Это не впервой.

— А почему вы не вернетесь в Берлин, не возобновите преподавание? Вы рискуете жизнью, оставаясь здесь.

Он бросил на нее игривый взгляд.

— Вы за меня волнуетесь, Лейла-ханым?

Она покраснела.

— Вовсе нет! Но я не понимаю, что вас так привязывает к националистам, ведь вы даже не турок.

— Духовные узы подчас намного требовательнее, чем родственные… Я родился в Берлине, но вырос в Османской империи. Мои первые воспоминания связаны с холмами Анатолии. Мой отец был инженером. Он работал на железной дороге, на мифической Багдадской[43]. Он привез нас сюда, мать и меня. Но вскоре остался только я.

— Ваша мать умерла?

— Только в глазах отца, — сказал он глухо.

Лейла из деликатности промолчала. «Господи, как же она красива!» — подумал Ханс.

— Мать бросила его ради другого. Однажды утром она ушла. Без предупреждения. Я был слишком мал, чтобы что-то понимать. В четыре года не можешь себе представить, что мама может тебя покинуть. Я долго ждал ее…Слишком долго, — с горечью усмехнулся он. — Она так никогда и не вернулась. Анатолийские крестьянки подарили мне внимание, в котором я нуждался. Позже отец отправил меня в Бранденбургский пансионат. Там было холодно, мы жили впроголодь. Я вытерпел и выжил, дав себе обещание, что вернусь в Турцию, как только меня освободят из этой тюрьмы. Если бы я остался там чуть дольше, я бы умер.

Он сам был поражен тому, с какой силой снова прочувствовал далекие события. Археологические раскопки были приостановлены, у него больше не осталось оснований находиться в этой стране, но ему казалось немыслимым возвращаться в Берлин, раненный поражением в войне и терзаемый революцией. В голове Ханса проносились картинки из прошлого. Воспоминания об одиноком детстве, раскаленное летнее солнце, аромат полевых цветов, смех анатолийских пастухов, непонятное отсутствие матери, разрывавшее сердце… Затем, чуть позже, — страсть к забытым мирам людей и богов. Каменные львы великих ворот Хаттуса, стены храма, таблички с не поддающимися расшифровке надписями, скрывающие секреты уничтоженных империй…