Счастье - Зульфю Ливанели

– И вот опять ты врешь. Айсель мне никогда не изменяла. Это такие же выдумки, как и все, что ты сказал раньше.

– Не забывай, я – это ты, и я знаю твои самые тайные страхи. Разве ты не знаешь, что в Мачке[17] по полудням она встречалась с Селимом на верхнем этаже в его апартаментах?

– Не знаю.

– Скажем, не знаешь, но догадываешься. Как-то в полдень ты увидел, как Айсель входит в его апартаменты, и все понял, однако предпочел делать вид, будто ничего не знаешь. Ты не ревновал ее, потому что она – женщина. Короче говоря, со всеми, кто имел отношение к твоей жизни, ты обращался плохо. Сначала ты бросил Хидаета, потом отца и мать, сестру, а потом Айсель. Ты думаешь только о своей выгоде, мелкий ты эгоист. В твоей жизни все фальшивое. Ты всегда старался быть таким, каким тебя хотели видеть другие люди. Потому что у тебя нет мужества быть самим собой. И сотрудники университета не ценили тебя потому, что чувствовали этот твой внутренний страх. Число твоих врагов росло…

– Ты назвал меня параноиком!

– Ты параноик, и твоим врагам этого не понять.

– Я не такой, как ты описываешь.

– Могу еще кое-что тебе сказать, Профессор: ты еще пока даже не знаешь, кто ты такой.

– Ты что, решил поработать Дельфийским оракулом?

– Да, я буду говорить о самоанализе. Что в этом такого? Или вот – Мевляна!..

– Ладно, я говорю как по книгам. Но ты ведь делаешь то же самое!

– Я не Афина, которая беседовала на корабле с Одиссеем. Я – это ты, не забывай. Конечно, у нас одинаковые привычки. Я не могу с этим ничего поделать.

– Что ж ты так возишься со мной?

– Стараюсь объяснить, насколько ты несчастливый, трусливый, ничтожный и лживый человек.

– Раз уж ты – это я, то это все можно сказать и о тебе.

– Конечно! Однако я, не в пример тебе, стремлюсь быть реалистом. Я стараюсь видеть вещи такими, какие они есть на самом деле, а не заниматься самообманом.

– Ради чего? Из чувства жалости к самому себе?

– Нет, разве ты не знаешь, что эмоции тоже могут приносить человеку наслаждение? Знать себя, степень своего саморазрушения, сносить оскорбления, находясь на самом низу, в глубокой яме отбросов человеческого общества – ни с чем не сравнимое наслаждение. В голове у каждого сидит мысль о том, как бы столкнуть другого со своего пути…

– То, что ты говоришь, похоже на нигилизм.

– Будь самим собой, не отвергай нигилизм! Если ты чутко прислушаешься к самому себе, то поймешь, что в мире для тебя самой близкой является именно нигилистическая позиция. Ты не забыл, что вплоть до сегодняшнего дня в твоем характере была одна доминанта – не быть ни с чем и ни с кем связанным. Ни во что не верить, не поддерживать идеологию и убеждения, которые распространены в стране. И даже развлекаясь в толпе, ты предпочитаешь смотреть на всех со стороны и уничижительно оценивать окружающих. Поэтому в студенческие годы ты не мог сблизиться с теми, с кем учился, да и они тебя не принимали. Ты надевал интеллектуальную маску независимости, неангажированности, стараясь скрыть истинное положение дел, однако я-то знаю, что в твоих странных грезах никогда не было великих, серьезных идей. Ну, вот ты и застукан – давай оправдывайся!

– Ты называешь это грезами?

– Да, грезы! Самая большая правда твоей жизни обнажилась в тот момент, когда ты решил стать самим собой, превратиться в нормального человека. Это был самый искренний момент в твоей жизни.

– Ты преувеличиваешь, мечты не могут стать выше реальности жизни. И ты знаешь: я совсем не грезил…

– Грезил, грезил, даже если и не хочешь в этом сознаться. Только в мечтах ты разрывал броню, в которую сам себя заковал, только тогда ты срывал с себя оковы, которые не снимал даже во время секса. Только в этот момент, хотя и не полностью, частично, ты словно всплывал со дна к поверхности воды и в странных видениях встречался с самим собой. С детских лет в твоих грезах был только один образ, не так ли? Одна только тень, почти бесплотный образ, словно это был и не человек. Однако во всем мире тебя волновал только он один…

– Замолчи!

– Нет, раз уж мы устроили с тобой очную ставку, давай и это рассмотрим. Начни свою новую жизнь честно.

– Я не хочу, замолчи!

– Хоть раз в своей жизни посмотри правде в глаза!

– Нет, нет, нет! Замолчи, я приказываю!

– Что в твоих мечтаниях предстает перед тобой?

– Ничего!

– Кого ты видишь?

– Никого!

– Ты уверен?

– Да, да, да! Убей тебя бог! Ничего не вижу, никого не вижу. Замолчи, замолчи, замолчи наконец!

Профессор пришел в себя и увидел, что лежит ничком на полу, облицованном тиковым деревом. Мышцы затекли, все вокруг было покрыто выпавшей за ночь изморосью. Над горизонтом уже начала заниматься багряная заря. Парусник стоял неподвижно; легкий ветер Эгейского моря начнет дуть с хорошо прогретой суши только после полудня – это Ирфан усвоил еще в ту пору, когда начал заниматься парусниками.

Профессор связал случившийся ночью «кризис» (он предпочитал употреблять это слово) с тем, что смешал спиртное с несколькими видами снотворного. Должно быть, разум его спутался, и сейчас, под этим ослепительно голубым небом, все, что случилось с ним ночью, казалось ему полным бредом. Хорошо, что никто не застукал его в этом состоянии. Эмоциональность – сверх меры, реакция – сверх меры, зависимость от литературы – сверх меры, выпивка – сверх меры, лекарства – сверх меры. Короче говоря, все случилось в результате излишеств…

У него болела голова. Он знал: если искупается, головная боль пройдет, и все в этом мире станет лучше. Однако в эти первые весенние дни Эгейское море было холодным. Ничего, большого вреда не будет!

Быстренько скинув одежду, Профессор прыгнул в море.

Вода оказалась ледяной, словно оставленный в холодильнике графин. Сначала перехватило дыхание, но потом он привык. Двигаясь, он согрелся и взбодрился. Он думал: «Ночь началась с русского романа, и завершение оказалось таким же». И хотя Ирфан за всю свою жизнь не выпил ни капли водки, он чувствовал себя точно государственный чиновник Петр Ильич. Который в этих романах не счесть сколько раз просыпался по утрам с ужасной головной болью и чувством невыносимого стыда за то, что вечерами, напиваясь, попадал в смешные и позорные ситуации.

Однако все клятвы и обещания, которые он себе дал, Профессор смог сдержать только до наступления вечера.

Мимо проплыли горы, на которые она смотрела всю свою жизнь. Не увидев за ними Стамбула, Мерьем пришла в отчаяние, а потом заметила, что впереди высятся другие иссиня-фиолетовые горы. За ними виднелись другие вершины, а посреди раскинулись бескрайние поля.