Ночи северного мая - Галия Сергеевна Мавлютова

его принял. Сергей стал родным для Ленинграда. «Город над вольной Невой, город нашей славы трудовой, слушай, Ленинград, я тебе спою задушевную песню свою!» Простые слова проникали глубоко в сердце, задевая скрытую на дне души струну, о которой Сергей ничего не знал до этой минуты. Никогда ему не было так спокойно, как сейчас. Сергей понял, что здесь он обретёт дом. Настоящий, свой, родной. Город его полюбил. Ленинград поможет ему стать настоящим человеком.

Часть третья

Утро выдалось хлопотным. Москвин долго возился с рапортом, потом писал справки. Товарищ Басов потребовал подробного отчёта о проделанной работе. Все беседы с врачами диспансеров, больниц, медпунктов подробно излагались на бумагу, затем секретарь ставил штамп и присваивал номер. После этих манипуляций листок бумаги превращался в документ. В конце года отчёты сдавались в архив и уничтожению не подлежали. На каждом ставился штамп «К вечному хранению».

Сергей думал, сколько же бумаги придётся извести за годы службы. Сначала он представлял себе небольшую рощицу деревьев, затем лесок, дальше глухой бор, оттуда воображение плавно скользнуло в сибирскую тайгу. Невинные деревья подлежали уничтожению, а рапорт, составленный хмурым дождливым утром, нет. Он должен пролежать в архиве до бесконечности. От осознания важности момента Сергей высунул кончик языка. Раз уж всё написанное им обречено жить столетиями, нужно отнестись к составлению рапорта ответственно. Нельзя допускать помарок и нарушать орфографию. От этой интересной и увлекательной мысли его отвлёк товарищ Басов. Сослуживец намеренно громко стукнул дверью. Сергей приподнял голову, но не поздоровался.

– Сидишь? – Геннадий Трофимович тоже не поздоровался. Старый ветеран натянулся как струна. Где его так натянули?

– Доброе утро, – вполголоса обронил Москвин. – Сижу работаю. Рапорт пишу. Вчера Ваню Чекомасова опрашивал.

– А-а, хорошее дело, – сквозь зубы процедил Басов, – только тебе не отписаться вовек!

Геннадий Трофимович с шумом обрушился на стул, стоявший у двери, и засопел. Было видно, что все движения достаются ему с трудом. Басов тяжело дышал, сопел, сгибал и разгибал негнущиеся суставы, а на стул садился, словно в яму прыгал. Морщился, пыхтел, долго прилаживался. Изношенные колени если и сгибались, то в противоположную сторону.

– Грех теперь на тебе висит!

– Какой? – вежливо полюбопытствовал Москвин. Он уже привык к вечно брюзжащему старику. Сергей видел, как трудно даётся Басову жизнь. Остатки дней вытягивали из старика все силы. Сергей заставил себя относиться к Геннадию Трофимовичу с юмором. Старый человек не может без работы. Петров держит его на службе из уважения к прежним заслугам.

– А повесился твой Ваня! Вчера поздно вечером. Нашёл где-то верёвку и удавился. Ты был последним, кто с ним разговаривал. Пиши служебную записку!

Сергей внутренне содрогнулся. Красивый мальчик Ваня Чекомасов ушёл на тот свет добровольно. Его вылечили, ему помогали, а он не смог жить, как раньше.

– Пиши давай! Тебя Петров на ковёр вызывает, – прикрикнул товарищ Басов и перестал сопеть. Старик успокоился. Сейчас он разомнёт крючковатые пальцы и примется писать уйму ненужных бумаг. Сергей в первый раз захотел посмотреть, чем занимается Басов, о чём пишет в своих многостраничных бумагах, куда их относит и что с ними происходит дальше. Посмотреть невозможно. Все бумаги старый капитан прячет в старинный сейф с винтовой ручкой, а огромный ключ кладёт в нагрудный карман и постоянно поглаживает его, проверяя, не потерялся ли.

– Теперь тебя точно уволят! За мёртвого мальчика семь шкур спустят.

И товарищ Басов сглотнул слюну, словно увольнение Москвина было его заветной мечтой, вынашиваемой долгими годами.

– Не я же его повесил, – равнодушно возразил Сергей и положил на стол чистый лист бумаги. – А откуда вы узнали, что Ваня погиб?

– Из больницы позвонили, – зло буркнул Басов, – дежурному. Он уже доложил Петрову.

Сопение разносилось по кабинету, напоминая густой храп. Москвин поморщился и подумал, что, прежде чем составлять рапорт, нужно сходить к Петрову. Что расписывать, зачем стараться, если Герман Викторович уже принял решение об увольнении Москвина. Сергей посмотрел на Басова и отвернулся. Старик размяк, как мокрая бумага. На лице блуждала блаженная улыбка, по синеватому лицу стекали крупные капли пота. «Сидит довольный, отдувается, будто быка забил, – злился Сергей, – ему что человека завалить, что быка – без разницы! Пусть порадуется. Ему не понять, что я сам хочу уволиться больше, чем все они того желают».

– Что ты ему наговорил? – снова вызверился Басов и пристукнул вытянутой ногой. – Довёл бедного пацана до петли!

– Я ничего такого не сказал Ване, чтобы он в петлю полез! – вспылил Сергей, но остановил себя. С Басовым лучше не спорить. Тоже до греха недалеко. С ветеранами не спорят. Басов совсем старый, еле дышит, постоянно хрипит. Если старик концы отбросит, Сергея самого повесят. В этом случае даже подробный рапорт не поможет.

Москвин нахмурился и вновь принялся за составление документа. Басов долго ворочался за столом, скрипел стулом, затем пересел в кресло, поворочался в нём, встал, походил по кабинету, выглянул в окно. Было заметно, товарища Басова что-то беспокоит. Сергей старался не отвлекаться, хотя сослуживец невероятно раздражал его. Нужно сосредоточиться. Этот рапорт станет основой для увольнения. Сергей испытывал приятное возбуждение. В глубине души зрела радость. Наконец он освободится от неприятного сослуживца. Басов ведёт себя как глубокий старик, а ему всего-навсего пятьдесят пять лет. Он и не старик вовсе. Просто изношенная вещь. Ушёл бы на пенсию да жил бы, как обычный человек, а то сидит весь день в закрытом помещении и мучается от хронической усталости. Именно Басов больше всех боится увольнения. Сергей не понимал, почему сотрудники органов панически боятся увольнения.

В отличие от вечного капитана, Сергей Москвин ничего не боится. Не получилась служба, но жизнь-то получится! Найдётся другая работа. Можно пойти на стройку. Физический труд не пугал Сергея. Зато там не будет зависимости от начальства, приказов, окриков и тупого подчинения. Авторучка будто сама торопливо выписывала подробности беседы с подростком. Сергей старался не думать о Ване, но память упрямо возвращалась к вчерашнему вечеру. Вспоминались густые ресницы, бездонные, как колодец, глаза, чистая и ровная кожа. Почему жизнь так несправедлива? Природа создала нежный цветок, но он не выдержал первых испытаний. Изысканное растение засохло от отчаяния. Мальчик не выдержал насилия. А кто бы выдержал?

Москвин нахмурился и прогнал воспоминания. Аккуратным почерком он выводил букву за буквой, слово за словом. Дверь приоткрылась, в кабинет заглянула Наташа. Она оглядела сослуживцев и улыбнулась. Товарищ Басов сидел за столом и тупо смотрел в одну точку, пытаясь разжать пальцы. Кисть на правой руке не разгибалась. Геннадий Трофимович ненавидел весь мир. Сергей сидел