Ночи северного мая - Галия Сергеевна Мавлютова

за столом, полностью отрешённый от реального мира. Наташа догадалась, что между сотрудниками происходит жестокая внутренняя борьба, тщательно скрытая от посторонних глаз.

– Сергей Петрович, вас Герман Викторович вызывает!

– И на предмет чего? – делано удивился Москвин. Наташа громко рассмеялась. Басов скорчил ужасную физиономию.

– А он вам предметно объяснит, он умеет это делать!

Наташа убежала, а Сергей, чувствуя, как слабеют ноги, собрал бумаги в папку с тесёмками. Больше всего ему хотелось убежать из этого здания. Из этого города. Из этой страны. С этой планеты. На планете Москвин споткнулся. Нет. Умирать он не хотел. Категорически не хотел. Упругим шагом он прошествовал мимо обозлённого товарища Басова. В коридоре слонялись хмурые оперативники. Они уже получили свою порцию начальственного гнева. В приёмной шумел закипающий чайник, из радиоприёмника доносилась негромкая музыка. Сергей прислушался: программа «В рабочий полдень». В это время по радио можно услышать неплохие мелодии, но Сергей мучился от неизвестности. Мелодии не трогали душу. Ему хотелось испариться. Превратиться в человека-невидимку. Пройти сквозь стены. Он уже представил, как приникает к стене и входит в неё, как из-за закрытой двери раздался густой бас: «Проходи, Москвин! Не заставляй меня ждать!»

Сергей вздрогнул. Герман Викторович научился видеть сквозь стены. Значит, умеет проходить. Вот у кого надо учиться жизни. Москвин подавил вздох, выпрямил спину и открыл дверь. Сначала он не разглядел Петрова. Тот скрывался за густыми клубами дыма. В кабинете с массивной мебелью было сильно накурено. Москвин поперхнулся и остановился в замешательстве.

– Садись, сынок! – раздалось из клубящегося тумана. – Поговорим?

Москвин кивнул. Он не собирался разговаривать, заранее определив для себя все отходные маневры. Герман Викторович любит препарировать чужие души, так пусть покопается в нём, как в сломанном механизме. Москвин присел на стул, стоявший у края стола. Это было место для страдальцев. Здесь их отчитывали, наказывали, приговаривали и отправляли в ссылки. Для награждения и поощрения существовало другое сиденье. Более мягкое и удобное. Тот стул стоял с правой стороны стола.

– А-а, – понимающе кивнул Петров, – сюда сел? Правильно сделал. Хочу с тобой поговорить, сынок! Есть у меня серьёзный разговор к тебе.

Москвин неловко кивнул. Ему было жаль Ваню Чекомасова. Жаль больше, чем самого себя. Он был готов убить насильника, но найти его не смог. И не сможет никогда. Нельзя найти преступника без примет и опознавательных знаков.

– Знаю, знаю, что произошло в больнице, – сказал Петров, разгоняя рукой табачный дым, – это медики недосмотрели. Их вина. Сами пусть отвечают. За насильника не казни себя. Найдём!

– Как? – воскликнул Москвин, подпрыгнув на стуле. – Как? Это невозможно!

– А-а, всё возможно, – махнул рукой Петров, – мои орлы и не таких подонков находили! Я посмотрел дело. Там надолго песня растянется. Понимаешь, если насильник напал в бане при большом скоплении людей, – Герман Викторович снова махнул рукой, останавливая Сергея, – при большом скоплении, в моечном отделении было много народу. Так вот, он снова проявится. Как на фотоплёнке. А если не проявится, мы его вычислим. Но это долго и муторно. Надо будет перетрясти всех, кто в тот день приходил в баню. Установить, опросить, вызвать, получить оперативные данные. Установить завсегдатаев бани, а такие там есть. Опросить их, понаблюдать за ними. Вон, у меня уже список на столе лежит. На это полгода уйдёт, не меньше. Ты не справишься с этим делом. Это не просто розыск установленного лица. Розыск неустановленного лица гораздо сложнее. Тебе рано этим заниматься. – Герман Викторович выпустил струю дыма, закрыв ею своё лицо, а Сергей облегчённо выдохнул. Он уже привстал, собираясь уходить, но Петров хлопнул ладонью по столу.

– Сидеть! – рявкнул Герман Викторович. – Вставать команды не было.

– Слушаюсь, – пробормотал Москвин, чувствуя, как загорелось лицо.

– Какой-то ты не такой, как все, – огорчённо заметил Петров. – Нет в тебе мужской хватки. Сидишь, как баба! Не распускай нюни! Мне тоже жаль парнишку. Ничего не поделаешь, судьба у него такая!

Москвин сжал руки коленями и натянуто улыбнулся. Да. Судьба такая. Прямо злодейка.

– Хочу вернуться к началу твоей службы, – начал издалека Петров. – С притона Коли Гречина. Мы его так и не разработали. Ждём чего-то, а чего, сами не знаем.

Москвин побледнел. Он так старался забыть Влада Карецкого, так упорно вычёркивал его из своей памяти и почти добился невозможного, но тот снова догнал его, не спрашивая разрешения. Внутри заныло, как старая патефонная заезженная вконец пластинка. В детдоме часто заводили патефон. Это был трофейный немецкий музыкальный аппарат, привезённый из побеждённой Германии завхозом Семёном Петровичем Чугуновым. И хотя в детдоме уже был проигрыватель, патефон не выбросили на помойку. Воспитанники относились к нему как к музейному экспонату. Семён Петрович гордился трофейным патефоном и часто заходил к ребятам послушать любимые мелодии. Звук тупой иглы, ёрзающей по избитым дорожкам пластинки, всё время всплывал в памяти Сергея. Этот звук олицетворял суровую детдомовскую жизнь.

– Ты чего взбледнул-то? – осведомился Петров, тыкая потухшей папиросой в пепельницу. – Не нравятся пидарасы? Мне тоже. Ты – наш человек! А они плодятся, как мухи. С каждым днём всё больше и больше их. Надо с ними бороться! А как? Ты знаешь? Не знаешь. И я не знаю. Сижу вот здесь и думаю, с чего начать, а начинать давно пора. Вот решил тебя по новой задействовать. Ты справишься! Я вижу, ты парень совестливый. Толковый. Не то что мои разгильдяи. Третий день не просыхают. Видел их, а? Как купоросу наелись. Они вчера каким-то непонятным спиртом траванулись. С метанолом, что ли, был спирт-то?

Петров сердито крякнул и замолчал. Табачный дым медленно плыл по потолку. Сергей наблюдал за причудливыми играми сизых волн.

– Молчишь? – то ли спросил, то ли рассердился Герман Викторович. – Правильно делаешь. У начальства надо уметь молчать. Мои орлы вечно фыркают. Оговариваются. А ты молодец!

И снова поплыло по кабинету молчание вперемешку с дымом. Сергей ощущал напряжение мышц во всём теле, и ныла, всё ныла заезженная пластинка под тупой патефонной иглой.

– Надо тебе поближе сойтись с этим парнем, Владом Карецким! – прочистив горло, сказал Петров. – Это приказ! Поближе – это не то, что ты думаешь! Я не заставляю тебя спать с ним. А сойтись – это подружиться. Пивка дёрнуть там или ещё чего сделать.

– Чего? – внезапно охрипшим голосом спросил Москвин.

– Чего сделать-то? – удивился Петров. – Так ты сам придумай – чего сделать! Сам и придумай. Ты же оперуполномоченный. У тебя есть удостоверение сотрудника органов? Есть. Что там написано? Оперуполномоченный. Вот и шустри. Ты нужен нам в качестве друга Влада. Не сможешь подружиться – завербуй! У тебя