Крылья голубки - Генри Джеймс

После этого все пошло с такой быстротой, что Милли не произнесла ничего, кроме правды, лежавшей прямо под рукой, сказав джентльмену, сидевшему справа от нее, который к тому же был джентльменом, сидевшим слева от хозяйки, что она даже сейчас едва понимает, где находится: ее слова обозначили первое полное осознание ею ситуации, оказавшейся поистине романтической. Они уже сидели за обедом – Милли и ее приятельница – в доме на Ланкастер-Гейт, в окружении, как ей казалось, абсолютно английских аксессуаров, хотя ее восприятие существования миссис Лоудер и, еще более, необычайной личности этой женщины возникло так недавно и так неожиданно. Сюзи, как она стала теперь называть, для некоторого разнообразия, свою компаньонку, пришлось всего-навсего взмахнуть разок аккуратной маленькой палочкой, чтобы тотчас же началась волшебная сказка, в результате чего Сюзи теперь ярко заблистала: ведь с только что обретенным чувством своего успеха миссис Стрингем обрела и этот блеск – в роли волшебницы-крестной. Милли чуть ли не настояла на том, чтобы одеть ее – для сегодняшнего визита – именно как волшебницу-крестную; и вовсе не вина девушки, что наша добрая дама явилась на обед не в остроконечной шапочке, коротенькой пышной юбочке и башмачках с алмазными пряжками, размахивая волшебным посохом. По правде говоря, наша добрая дама и так держалась с не меньшим удовлетворением, чем если бы все эти знаки отличия на ней действительно красовались, знаменуя ее работу; и замечание Милли, обращенное к лорду Марку, несомненно, явилось результатом столь легкого обмена взглядами с миссис Стрингем, что они смогли преодолеть даже невероятную длину стола. Между нашими двумя дамами находились еще двадцать человек, но этот взаимно-поддерживающий обмен взглядами стал острейшим продолжением того, другого сопоставления взглядов, произошедшего во время остановки на швейцарском перевале. Милли почти готова была решить, что Фортуна слишком для них поторопилась, что они вроде бы отважились на небольшую шутку, а в результате получили на нее непропорционально серьезный ответ. В этот момент, например, она не могла бы сказать – притом что ее восприятия ускорились, – стала ли она теперь более весела или более подавлена; и это могло бы оказаться действительно серьезным осложнением, если бы она, к счастью, не успела принять решение, как только забрезжила впереди эта картина, что в конечном счете более всего ей важно лишь то, что она ничего не ищет и ни от чего не бежит, что ей не следует даже слишком многому удивляться и задавать слишком много вопросов; надо дать событиям идти своим ходом, поскольку сомнений в том, каков будет их ход, действительно мало.

Лорд Марк явился к Милли перед обедом, его привела не миссис Лоудер, а привлекательная девушка, племянница этой дамы; она сидела теперь у другого конца стола, с той же стороны, что и Сюзи; лорд Марк привез Милли на Ланкастер-Гейт, и она собиралась расспросить его о мисс Крой, той самой привлекательной девушке, что была практически прислана ей на показ – впрочем, теперь в совершенно великолепном виде, но уже во второй раз. Первый же раз, всего тремя днями раньше, имел место по случаю ее с тетушкой визита к обеим нашим героиням, и тогда Кейт произвела на них огромное впечатление своей красотой и возвышенностью души. У Милли это впечатление не изменилось и теперь, и, хотя ее внимание в то же время откликалось и на все остальное, глаза ее главным образом были заняты Кейт Крой, если только не были заняты Сюзи. Более того, глаза этого замечательного создания с готовностью отвечали на ее – Милли – взгляд: теперь мисс Крой встала в ряд замечательных созданий, и Милли представлялось, что это – часть молниеносного успеха гостей из Америки, что, вопреки первоначальным расчетам, ей нужно будет проявить готовность осознать – мило, откровенно осознать возможности, даримые им дружбой. Милли, в качестве гостьи, легко и грациозно сделала обобщение: английские девушки обладают особой, строгой красотой, особенно ярко видной в вечернем наряде и особенно – вот ведь что поразительно! – как в случае с этой девушкой, когда вечерний наряд именно таков, каким должен быть. Это замечание она целиком приготовила для лорда Марка, когда, через некоторое время, об этом сможет зайти речь. Казалось, она уже сейчас видела, что у них будет много такого, о чем сможет зайти речь: явно занятая своим другим соседом, хозяйка часто оставляла их двоих без своего внимания. Другим же соседом миссис Лоудер был епископ Маррамский – настоящий епископ, каких Милли никогда в жизни не видела, в ужасно сложном костюме, с голосом, звучавшим как старинный духовой инструмент, и с лицом, словно взятым с портрета какого-нибудь прелата; тогда как джентльмен слева от нашей юной леди, джентльмен грузный, толстошеий и, видимо, полностью лишенный воображения, смотрел прямо перед собой и, словно не желая, чтобы его отвлекали пустыми словесами от намеченной цели, явно рассчитывал, в качестве вознаграждения, завладеть лордом Марком. Разобравшись во всем этом – она даже почувствовала что-то вроде радостного возбуждения оттого, что так быстро «попала в струю», – Милли увидела, как оправданны были и ее мольба о людях, и ее любовь к жизни. В тот момент не казалось затруднительным – хотя виды на будущее, как представлялось, говорили об обратном – прямо войти в поток или, во всяком случае, постоять на берегу. Оказалось совсем легко подойти поближе – если они действительно подошли, – и все же окружавшие ее стихии теперь сильно отличались от всех ее старых, давно знакомых стихий, и были они по-настоящему яркими и необычными.

Она спрашивала себя, поймет ли ее сосед справа, что́ она хочет сказать таким описанием присутствующих, если бы ей вдруг пришло в голову выпустить свои впечатления на волю; но еще одно соображение, пробудившееся в ней, подсказало, что – нет, решительно нет, не поймет. Тем не менее к этому времени ей уже открылось, что его линией поведения станет стремление быть умным; и действительно, по-видимому, немалый интерес можно будет найти как в новых взглядах и новом влиянии людей умных, так и в человеческом простодушии. Милли трепетала, сознавая, что щеки ее пылают и тут же снова становятся бледными от уверенности, присутствия которой она прежде никогда так четко не ощущала, что она может считать себя полностью вовлеченной, включенной в жизнь: самая атмосфера этого дома, уровень приема вызвали в ней одновременно словно бы ясное звучание колокола и глубокие полутона скрытых смыслов. Малейшие мелочи, лица, руки, драгоценности женщин, звучание слов, особенно – имен, доносившихся с противоположной стороны стола, форма вилок, аранжировка цветов, поведение слуг, стены комнаты – все было штрихами картины и символами играемой пьесы; и более того, они знаменовали для Милли живость ее собственного восприятия. Она прямо-таки уверилась, что никогда прежде не приходилось ей испытывать столь сильные вибрации: ее чувствительность оказалась слишком обострена – это почти лишало ее равновесия, например, ей виделось слишком много такого в манере поведения дружелюбной племянницы, показавшейся ей выдающейся и необычайно интересной девушкой, что она никак не могла свести воедино, но что делало новую знакомую поразительно добросердечной и близкой. Разумеется, у молодых женщин этого типа всегда есть масса других возможностей, однако здесь, движимые собственным вольным стремлением, они уже определили в общих чертах свои отношения. Суждено ли им, мисс Крой и ей, подхватить и продолжить повествование с того места, где их предки когда-то его оборвали? – суждено ли им понять, что они пришлись по душе друг другу, и попытаться выяснить, не сработает ли программа верности в более современных условиях? Когда они приехали в Англию, Милли сомневалась в возможностях Мод Маннингем, полагала, что та – человек ненадежный и, как тростник под ветром, опора сомнительная, считала их зависимость от этой дамы – поскольку это все же была зависимость – постыдно глупым состоянием ума, если бы они захотели сделать что-то столь бессмысленное, как «войти в общество». Совершить такое паломничество всего лишь ради того общества, какое могло храниться для них в резерве у миссис Лоудер, – да стоило ли вообще об этом задумываться? – ведь она сама уже решила интересоваться чем-то иным, проявлять любопытство к совсем другим предметам. Она объяснила бы это любопытство желанием увидеть те места в Англии, о которых она читала, и такое объяснение своих побудительных мотивов она готова была изложить своему соседу справа, даже несмотря на то, что в результате он мог бы обнаружить, как мало она на самом деле читала. Сейчас ситуация была такова, будто ее дурное предвидение с возмущением опровергается самой величественностью происходящего – менее выспреннего определения она не смогла подобрать, – либо, во всяком случае, оно опровергалось захватывающим внимание характером двух главных присутствующих фигур (она и их не могла определить иначе). Миссис Лоудер и ее племянница, какими бы непохожими друг на друга они ни выглядели, имели хотя бы то общее, что каждая из них была великолепной реальностью. Это прежде всего относилось к тетке, настолько, что Милли поражалась, как ее компаньонке в былые годы удалось достичь с этой необыкновенной подругой общности интересов; тем не менее она чувствовала, что миссис Лоудер – личность, которую можно объять умом примерно за два-три дня. Во всяком случае, она останется массивной и неподвижной, пока ваш ум будет совершать свое кружение, тогда как мисс Крой, эта привлекательная девушка, позволит себе удовольствие непредсказуемо двигаться в любых направлениях, мешая обзору. Мисс Крой оказалась занятным, угрожающе неподдающимся явлением – не менее того, и все остальные люди и предметы здесь были таким же явлением; и несомненно, обе паломницы получили по заслугам: нечего было с такой готовностью ввязываться в эту авантюру.