Грани «русской» революции. Как и кто создавал советскую власть. Тайное и явное - Андрей Николаевич Савельев

о правах национальностей и содержала тезис о полной поддержке «в деле осуществления демократической автономии Украины». В пику большинству от имени большевиков свою резолюцию внёс всё тот же Преображенский, предполагая, что такая резолюция даст «возможность украинскому пролетариату развить свою классовую борьбу внутри украинского народа против всякого шовинизма, против всякой националистической демагогии, для которых в настоящий момент и здесь слишком много места, до тех пор, пока привилегия великороссов, охраняемая Временным Правительством, продолжает существовать и продолжает узаконяться под предлогом, что этот национальный вопрос не может быть решен до Учредительного Собрания». За резолюцию, выработанную на секции и оглашенную Либером, высказались: от имени фракции объединенных еврейских социалистических фракций – Хараш (203), от меньшевиковинтернационалистов – Бер (206), представитель съезда Подольской губернии – Эпштейн (биографических данных нет). В поддержку одного из тезисов большевиков выступил представитель сложившейся на съезде микрофракции украинских социалистов – С. М. Зиновьев (биографических данных нет): «мы полагаем, что осуществление всех демократических принципов возможно и до Учредительного Собрания революционным путем». При этом оратор предложил не действовать «явочным путем» (то есть стараться согласовывать свои действия). Он заявил, что до сих пор Временное правительство не боролось с анархией и сепаратизмом в то время, когда требуется «единение всех демократий всех народов».

Тот же Преображенский от имени секции огласил проект резолюции по борьбе с антисемитизмом, что означало полное единодушие всех фракций. В обоснование резолюции было сказано: «царизм использовал антисемитическую травлю, натравливание остальных народностей на евреев, как метод в борьбе за собственное существование. Он этим мстил народу, рабочий класс которого первым стал под знамя социал-демократии и в массовом масштабе начал борьбу против царизма». «Еврейский народ пережил ужасы погромов при первой революции; он пережил эти ужасы погромов, и масса еврейской крови пролита в первые дни свободы, в первые дни революции. Когда наступил период реакции, травля евреев продолжалась: всевозможные издевательства, всевозможные административные и прочие меры против них с каждым днем всё усиливались и усиливались. Когда же настала война, эта травля приняла особенно дикий и возмутительный характер. Евреев обвиняли в шпионстве, в том, что они на фронте продают русскую армию немцам и в прочих мерзостях, которые мог только придумать реакционный ум».

Сама резолюция гласила: «антиеврейская агитация, маскирующаяся часто под радикальными лозунгами, представляет огромную опасность и для еврейского народа, и для всего революционного движения в стране, ибо грозит потопить в братской крови всё дело освобождения народа и покрыть революционное народное движение несмываемым позором». Резолюция требовала «подавления в зародыше всяких антиеврейских выступлений» и была принята единодушно, без обсуждений и поправок.

Чрезвычайная следственная комиссия

Одним из условий существования «левого» правительства и его опоры в «низах» – Советов – была дискредитация прежней государственной власти. Самодержавие должно было быть представлено не как «устаревший» вид правления, а как порочный и преступный. С этой целью уже 4 марта 1917 г. Указом Временного правительства была учреждена Чрезвычайная следственная комиссия (ЧСК), которая должна была привлечь к ответственности высших должностных лиц Российской империи и некие «темные силы», которые также попали под следствие. Председателем ЧСК был назначен Николай Муравьёв [71], получивший права товарища министра юстиции. Он-то и выступил на Съезде – возможно, для того, чтобы окончательно изнурить делегатов и отвлечь их от межпартийных дрязг. И это был единственный публичный отчет его комиссии.

Речь Муравьева была безумно затянутой и малосодержательной. Будучи адвокатом, он толком не знал, как должно работать следствие. Он даже не знал, сколько у него работает следователей. В своём выступлении он говорил о 25, но реально в ЧСК работало 55 профессионалов следствия, среди которых были и вовсе не лояльные к новой власти – лояльных в достаточном количестве найти не удалось.

На тот момент расследование только началось, а Муравьев уже знал, чем всё должно закончиться: «документальное доказывание одной тезы: почему не могла не быть русская революция, почему русская революция неизбежно должна была прийти и неизбежно должна была победить». «Наш материал, когда он будет опубликован, всецело, быть может, докажет и перед вами, и перед всем миром, что нет возврата к прошлому, что мечты о прошлом, если забредают в отдельные головы, разбиваются о тот материал, который постепенно стекался в нашу комиссию». Длинно и высокопарно Муравьев рассказывал Съезду, что Комиссия следует закону, действовавшему на момент совершения преступлений: «важно этих лиц старого режима ударить их же собственным оружием».

В речи Муравьева всплывает установка Комиссии на раскрытие каких-то особенных сил, которые пытались перехватить власть и даже совершить династический переворот – их докладчик называет «темные кучки», относя к ним Распутина и остатки Союза русского народа. Ничего внятного по этому поводу ни на Съезде, ни позднее, он сообщить не смог.

Как ни пыталась Комиссия остаться в стороне от запросов бульварных газет, она не смогла ничего сделать, чтобы позабавить публику – ей пришлось расследовать «то, чего не может быть». И сразу оказалось, что запросы создателей ЧСК без грубого искажения действительности удовлетворить невозможно: «многие из вас ожидают увидеть в результате работ следственной комиссии постановку процесса об измене в её грубой, поверхностной форме, в форме непосредственных сношений с Вильгельмом и с агентами Вильгельма во время войны. Товарищи, которые бы стали на эту точку зрения, они в значительной мере разочаровались бы в результате работ следственной комиссии». Взамен заведомо недоказуемого Муравьев предложил другую сенсацию, которую проще было подверстать под поставленную перед комиссией задачу: «Есть целые ведомства, которые ни одного дня не могли прожить без преступления. Есть целое ведомство, министерство внутренних дел, где никто из высших чинов этого самого ведомства не мог бы делать своей работы, не нарушая существовавших законов». И доказательства тому, по мнению Муравьева, собрать оказалось несложно: «эти преступления очень несложны в своем юридическом выводе», «это формула обычного злоупотребления властью, формула бездействия и еще чаще наиболее типичная формула превышения этой власти».

Не понимая толком природы самодержавной власти, Муравьев в качестве чудовищного правонарушения выставил делегирование Царем своих высших полномочий: «мы повсюду, на всем протяжении России читали телеграммы, подписанные Николаем II, – этими телеграммами распускалась Гос. Дума. Мы думали, что этот носитель верховной власти выступает в этом отношении против Государственной Думы. Ничуть не бывало. Оказывается, что ещё до того момента каждый раз за последние годы, – такова была практика, – как только начала существовать Государственная Дума, ещё до её функционирования в ту или иную сессию, оказывается, министры старого режима уже озабочивались получить бланки, подписи царя на тексте не заполненном, которыми этим министрам предоставлялось право распустить