Каменные клены - Лена Элтанг

и нужно ли непременно знать о своих врагах, чтобы их сильно бояться?

одолжив в прихожей брезентовую куртку, я взял пустой пакет, вышел за ворота, спустился к морю и провел там около часа, медленно идя вдоль берега, глядя, как донная мгла, поднявшаяся во время грозы, затягивает берег зелеными скользкими нитями и какой-то неведомой черной кожурой

то и дело я наклонялся за осколками стекла и лоскутами зазубренной жести, щурясь и ругая себя за рассеянность — я забыл очки в кармане плаща, а без них у меня немного кружится голова

собирая острую прибрежную мелочь — вот бы посмеялся уайтхарт, увидев, чем занят его взбунтовавшийся раб, — я думал о том, что рассказала мне гвенивер, хотя думать было особенно нечего, какой интерес думать о том, что уже увидел?

когда я слушал хозяйку трилистника, а до нее — сердитого суконщика в пабе, мисс сонли представлялась мне надменной барышней, ярко-рыжей, балованной и ловкой, как куница, такая женщина могла бы заставить меня о ней задуматься, даром, что ли, в детстве я воображал себя лассарильо с тормеса

но теперь, когда я знал, что вишгардская ведьма тиха, узкоплеча и волосы у нее всего-навсего русые, думать о ней стоило лишь в связи со вчерашним уговором, который я, кстати, помнил смутно — день и вечер залились кубинским питьем, будто желтоватым аварийным светом

я даже не смог объяснить себе, почему не уехал в тот день домой — опоздал? устал? помню себя на автобусной станции, под жестяным навесом, вытряхивающим капли из фляжки прямо на ладонь, помню, как шел через вествудский лес, всклень наполненный теплым туманом, еще помню, как познакомился с женщиной по имени прю, у нее были выпуклые веки и выпуклые зубы, а голос похож на монотонный стук дождя по жестяной крыше, и если кого-то в этом городе стоило выбрать ведьмой, то я без сомнений указал бы на нее

* * *

обнаружив, что снова пропустил кардиффский автобус, я решил, что если поеду завтра утром, через свонси, то как раз к обеду буду дома, и вернулся в клены, намереваясь предупредить мисс сонли и оставить номер за собой

я вошел в сад через калитку со стороны моря, размотав мягкую черную проволоку, прошел мимо оранжереи, кивнул знакомому холмику, миновал густо цветущий жасмин под окном гостиной, поднялся на крыльцо и толкнул тяжелую дверь

дверь была заперта

я постучал, подергал за шнурок колокольчика, потом обошел дом, снял куртку и влез в обгорелое окно гостиной, которое со вчерашнего дня стояло незастекленным, в гостиной никого не было, хотя плетеное кресло слегка покачивалось, за стойкой в прихожей тоже никого не оказалось, а входная дверь была заперта изнутри — как в классическом детективе

вот-вот явятся голодные призраки бывших хозяев или тетушкин скелет из шкафа, подумал я и прошел на кухню, где на гвоздике, вбитом в дубовую балку, висел фартук горничной, а самой горничной и след простыл

потом я заглянул в кладовку — на полках стояли длинногорлые бутыли с названиями, написанными на кусках пластыря, и аптечного вида банки, ни тебе сыра, ни ветчины, похоже, эльфы по утрам приносят корзинку с завтраком прямо к ее порогу, подумал я и сразу услышал какой-то шум наверху, то ли мышка засмеялась, то ли птичка

я быстро взбежал по лестнице и пошел по коридору, бессовестно открывая все двери по очереди — пока не зашел в свою собственную комнату, где хозяйка гостиницы обернулась от зеркала и залилась такой известковой бледностью, что я невольно сделал к ней шаг, подставляя руки

когда мисс сонли отступила и покачала головой, я увидел у нее в руках свои очки и замшевую салфетку и хотел уже сказать что-то вроде не надо так пугаться, я многим разрешаю трогать свои очки, но тут заметил, что она стоит в моем плаще, застегнутом на все пуговицы, и запнулся — мне показалось, что плащ надет на голое тело

право, не стоило надеяться на дубовые двери, живя в доме без окон, мисс сонли, начал было я, и снова осекся, потому что она поднесла руку к верхней пуговице

1985

Есть трава перевяска, цвет на ней походил, что на маку шапочкам, а как она отцветет, ино станут на верху, что иголки. Давать женам, коя не может родить — дай в вине или в теплой воде, тотъчас Бог помилует, родитса и будет здрава.

Когда Дейдра заболела, Саша думала, что она сделала это нарочно — назло Помму, о котором говорили, что он гуляет по вествудскому кладбищу с подавальщицей из «Ирландского креста».

Похоже, колкости и быстрые слезы Дейдры утомили добродушного бретонца, сказал отец за ужином, с ним бы надо попроще, посмешнее и поближе к стогу сена. Саша представила себе стог сена на автобусной станции, прямо на паркинге, вокруг стога ходили парочки, хихикая и толкаясь локтями. Обидчивой ирландки возле стога не было.

Удивительно, что к Дейдре приходит столько незнакомых людей, думала Саша. Ей приносят столько маргариток и свежего мармелада, что впору открывать киоск в Старом порту — так она сама вчера сказала, угощая Сашу конфетами из круглой коробки.

Сколько людей пришло бы ко мне, свались я теперь с какой-нибудь инфлюэнцей? — думала Саша. Воробышек Прю сидела бы у моего изголовья и терпеливо вздыхала, Дора Кроссман заглянула бы из любопытства и сразу унеслась бы расссказывать всем, как я ужасно выгляжу. Вот, пожалуй, и все.

Самое время выйти замуж, у меня катастрофически не хватает друзей.

Самое время выйти замуж, — весело говорил Дейдре доктор Фергюсон, похожий на пышноусого льва, нарисованного на титульном листе личфилдского Евангелия. — Самое время, вот только положим горчичный компресс на грудь и сунем таблетку за щеку.

Дейдра покорно расстегивала фланелевый халат, задирала рубашку, и стоявшая в дверях Саша удивлялась: грудь у Дейдры похожа на хлеб! две плоские свежие лепешки! нет — два голубоватых прибрежных камушка, которые можно пустить по воде, и они запрыгают весело и многократно.

Таким же веселым голосом, спустя двенадцать лет, старый Фергюсон говорил отцу: Самое время позаботиться о бумагах, дорогой Уолдо, самое время.

Папа не позаботился о бумагах, и теперь «Клены» принадлежали всем поровну, а послушай он доктора, пансион непременно достался бы Саше, в этом она не сомневалась. Ничего не поделаешь, после аварии на кардиффском шоссе отец уже ни о чем не заботился.

Лиза, это ты? говорил он входящей в комнату Хедде, но, узнав ее, отворачивался с усталой гримасой. Сначала Сашу это радовало, но однажды она сама услышала Лизаэтоты? войдя в полутемную спальню, и увидела, как отцовский рот сложился в брезгливую складку.

Первые три недели отец еще разговаривал — требовал чаю, жаловался на муравьев в постели, на жесткий край одеяла, а потом и вовсе говорить перестал, закрыл глаза и стал вслушиваться в какие-то одному ему понятные звуки.

Наверное, это цоканье копыт по мостовой, думала Саша, потому что иногда отец причмокивал и двигал руками, как будто невидимые вожжи натягивал. А может быть, это звук собственных шагов, по которому он скучает. Или укоризненный свист рубанка, застревающего на сосновых сучках.