Как Наталья Николаевна съела поэта Пушкина и другие ужасные истории - Валерий Роньшин

А Морковкина Дед Мороз пугал по ошибке, потому что перепутал не наш мир – с нашим.

– Ты уж извини меня, Вова, – сказал Дед Мороз, – запутался я в этих параллельно-перпендикулярных мирах; с кем не бывает в новогодние праздники.

– Да ладно, – ответил Морковкин, – ничего страшного.

Хотя страшного было не «ничего», а очень даже «чего».

Короче, к утру все разъяснилось, и Вовка наконец-то лег спать со спокойной душой.

А Дед Мороз, уходя, попросил Морковкина никому не рассказывать о существовании перпендикулярного мира. И Вовка никому не рассказал – ни маме, ни папе, ни сестре Капе. Только мне. И я тоже никому не рассказал; только вам, мои маленькие читатели и читательницы. Так что вы, пожалуйста, тоже никому не рассказывайте.

Промокашкина

и Таракашкина

Однажды одна девочка – Машкой Промокашкиной ее звали – проснулась утром и обнаружила, что превратилась в Машку Таракашкину. С длинными усиками, продолговатым тельцем и тонкими лапками. «Ни фига ж себе…» – подумала Машка, впрочем, безо всякого испуга. Потому что сразу поняла, что ей это только снится. С Промокашкиной уже такое бывало – и не раз – кажется, будто проснулась, а на самом деле еще дрыхнешь и видишь десятый сон.

В общем, Машка Промокашкина ни капельки не испугался, что в Машку Таракашкину превратилась, а решила отправиться на потолок, чтоб узнать, что ощущают всякие там букашки-таракашки, когда ползают кверху лапками.

А так как сон был очень реалистичным и копировал явь до самых мельчайших деталей, то у Промокашкиной, уменьшившейся до размеров Таракашкиной, соответственно, изменилось восприятие окружающего мира. Впрочем, Машка быстро с этим освоилась и без труда сориентировалась на сновиденческой местности.

Пологий склон, по которому Таракашкина шустро так побежала, перебирая всеми своими шестью лапками, – это, конечно же, была подушка; цепочка холмов, уходящих к горизонту – смятое одеяло; а далекое-предалекое и белое-пребелое небо было, разумеется, тем самым потолком, до которого Машка собиралась добраться.

Таракашкина перелезла с подушки на зелененький пригорочек – прикроватную спинку, а оттуда по бревну-шнуру, тянущемуся от огромного прожектора – настольной лампы, переползла через пропасть, отделяющую кровать от стены. И далее, по стене, казавшейся ей плоской, как блин, равниной, двинулась вертикально вверх…

В общем, Машкины лапки проворно передвигались, Машкины усики проворно шевелились, а во всем Машкином теле ощущалась необычайная легкость… А уж когда Таракашкина поползла по потолку, она и вовсе ощутила состояние близкое к невесомости; будто она и не Таракашкина вовсе, а – космонавт на космической станции. «Кла-а-асс!» – с восторгом подумал Машка и тут же сорвалась с потолка… Но, опять же, ни капли не испугалась (ведь это же было во сне), а мягко приземлилась, вернее – прикроватилась на свою кровать.

ТРАХ-БАХ-ТАРАРАХ… раздались вдруг громкие раскаты грома. Машка посмотрел на «небо»-потолок – не собираются ли там грозовые тучи (во сне ведь чего только не бывает)? Но на потолке не было не то что туч, а даже и легких облачков. Громыхание между тем продолжалось. Мало того – оно складывалось во вполне понятные фразы. И Таракашкина поняла, что никакой это не гром, а бабушкин голос, доносящийся из кухни.

– Внученька-а, – грохотала бабушка, – вставай, а то в школу опоздаешь. Я уже напекла оладушек и полила их сметанкой.

Когда Машка услышала про свои любимые оладьи со сметаной, у нее прямо слюнки потекли. Но не белые, какими они обычно были, когда сама Машка была Промокашкиной, а – черные; ну потому что Машка теперь же была Таракашкиной.

Машке сразу стало противно. И от того, что у нее слюни черные, и от того, что сама она – Таракашкина. «Пора бы этому дурацкому сновидению уже и закончиться», – с раздражением подумала Машка.

А сновидение все не заканчивалось и не заканчивалось.

Тут дверь отворилась и на пороге появилась бабушка. Но – какая!.. Это была бабушка-великанша. С огромными ручищами-ножищами… У Машки Таркашкиной от такого зрелища аж усики сами собой зашевелились.

– Машенька, ты где? – прогрохотала бабушка, оглядывая комнату и не находя в ней внучку.

– Я здесь, здесь! – закричала в ответ Машка, но вместо человеческой речи послышалось тоненькое цвирканье: цвирк-цвирк-цвирк… Машка на секунду опешила от такого своего голоса, а затем повторила попытку: – Бабушка, я тут, тут!..

А вместо этого снова: цвирк-цвирк…

Таракашкина побежала было к бабушке; но – на бегу – ее осенило: ни в коем случае нельзя подбегать к бабушке!.. Бабушка, увидев Таракашкину, сейчас же прихлопнет ее тапкой. А быть прихлопнутой тапкой – хоть и во сне – Промокашкиной не очень-то хотелось. Нет уж, лучше спрятаться под одеяло и ждать, когда сон закончится.

Но прятаться было уже поздно.

– Фу-у, таракан… – с отвращением загремела бабушка-гора, заметив Таракашкину. – Гадость какая…

И в ту же секунду земля под Машкиными лапками вздыбилась. Это бабушка схватила одеяло и затрясла его, чтобы стряхнуть Таракашкину на пол… Машка свалилась на паркет, и тотчас же рядом с ним топнула бабушкина ножища!.. Таракашкина, естественно, не стала дожидаться второй бабушкиной попытки и помчалась, не чуя под собой лапок.

БУМ!.. БОМ!.. – раздавалось справа и слева от Машки. Это бабушка топала то правой, то левой ногой, норовя растоптать любимую внучку. И растоптала бы, если б к Машке не пришла спасительная мысль: забраться на стену. Бабушке ведь так высоко ногу не поднять – она же не балерина.

Таракашкина подскочила к стене и понеслась вверх.

Бумканье-бомканье сразу же прекратились. Машка хотела уже остановиться и отдышаться. Но не тут-то было.

ХЛОП!.. ШЛЁП!.. – раздались громкие хлопки и шлепки. Оказывается, бабушка схватила мухобойку и теперь пыталась размазать внучку по стене.

«Привязалась!..» – в смятении думала Таракашкина, петляя, как заяц, чтоб затруднить бабушке прицельный удар… И было Машке яснее ясного, что бабушка не будет вот так до бесконечности мазать, а рано или поздно попадет точно в цель – в Машку!

«Надо прыгать!» – приняла решение Таракашкина. И – прыгнула. Да так удачно, что угодила прямехонько в щель между двумя паркетинами. Ура-а-а!.. Здесь-то уж бабулька не достанет ее ни тапкой, ни мухобойкой.

И тут вдруг – ХРРРЯСЬ!.. – что-то блестящее воткнулось рядом с Таракашкиной. И еще раз – ХРРРЯСЬ!..

– Ну, сейчас ты у меня попляшешь, милок, – грохотала бабушка, тыкая в щель острием ножниц.

Машке ничего другого не оставалось, как опять спасаться бегством. Она выскочила из щели и помчалась, не разбирая дороги. Примчалась на кухню и юркнула между мойкой и посудным столом.

Наконец-то можно было отдышаться.

Только теперь, – оказавшись в «шкуре» Таракашкиной, – Промокашкина ощутила всю несправедливость отношения людей к тараканам. К этим, в сущности, безобидным существам. Они ведь не сосут у людей кровь, как наглые комары; и не лезут людям буквально в рот, как назойливые мухи… Нет, тараканчики вообще стараются не попадаться на людские глаза. И вот ведь какая подлая человеческая натура: заметив таракана, человек, не раздумывая – БАМ! – его тапкой или еще чем-нибудь, что по́д руку подвернется. «Вот гады!» – подумала Таракашкина про людей, забыв на секундочку, что и она сама была недавно человеком.