За чертой - Карен Трэвисс

— Мне кажется, есть вещи, которые тебе нужны, чтобы быть счастливой. Я стараюсь тебя ими обеспечить, если это в моих силах.

— А ты счастлив, Арас?

— Мне трудно быть счастливым во Ф'наре.

Шан замерла. В одной руке у нее был кувшин с водой, в другой — стеклянная банка с измельченными листьями чая. Она выглядела необычайно мягкой и грустной одновременно. На мгновение Арасу показалось, что сейчас можно задать тот самый вопрос, который мучил его уже несколько недель, но он одумался. Это нечестно. Она даже не понимала этого по его запаху, принимая за волнение.

— А что отвечают вес'хар, когда ты им говоришь о случившемся с тобой?

— Я никогда им не говорил. Не в подробностях.

— Почему?

— Мне стыдно.

— А ты кому-нибудь вообще говорил?

— Нет. Я не хочу, чтобы кто-то знал…

— Это не совсем по-вес'харски.

— А я и не совсем вес'хар.

— Послушай, большая часть все равно рано или поздно всплывет у меня в памяти. А тебе стоит выговориться. Расскажи мне.

— Я совершил постыдные вещи. — Дело не в том, что он не хотел, чтобы она узнала. Он не хотел произносить этих слов и слышать их своими ушами. — Вещи, о которых я сожалею.

— Как и все мы. Боже, ты же знаешь, что сделала я. Оставим страшилки на потом. Давай. Я хочу услышать все.

Она сказала «все», и он зацепился за это слово. Вес'хар очень буквально воспринимают многие фразы. Он взглянул на ее шебу на столе, и засек время. Казалось, что она прилагает усилия, чтобы не отвести взгляда. Шан смотрела ему в глаза и время от времени быстро моргала. Банку она так и держала в руке.

Вряд ли исенджи можно назвать особенно изощренными и изобретательными палачами, тем более по сравнению с людьми, зато они брали настойчивостью. Арас рассказывал, как его избивали, жгли каленым железом и сдирали с него кожу. Он рассказывал, как задыхался, замерзал и не мог шевелиться из-за переломанных костей. Они не придерживались тщательно разработанной стратегии по достижению цели, просто выплескивали всеобщий гнев на единственного врага — разрушителя Мджата: до остальных вес'хар исенджи добраться не могли. Шан видела это, переживала это, и потому Арасу было несравнимо легче говорить о вещах, о которых молчал веками.

Он не останавливался, пока не дошел до своих голодовок и того, как его насильно кормили.

— Они заставляли меня есть мясо. — Горло сжималось, отчего голос звучал совсем неестественно, слишком тонко. Арас завидовал людям — они могут рыдать. Вес'хар плакать не умеют.

— Это для тебя было страшнее всего? — хрипло спросила Шан. — Ты этого стыдишься, Арас?

— Да.

— Они кормили тебя мясом вес'хар?

— Нет.

Кормили просто мясом — мясом какого-то животного. Гефес этим не напугаешь, но для вес'хар все иначе. Арас с трудом отвел взгляд от шебы и посмотрел Шан в глаза.

В воздухе так густо пахло волнением — от них обоих, — что Арас ничего другого по запаху определить не мог, и приходилось судить только по выражению ее лица. Лицо Шан выражало лишь удивление. Может быть, пополам с отвращением? Нет… Она просто не понимала, почему столько столетий его за это глодала совесть.

Арас почувствовал себя уязвленным. Она — единственный человек, который мог понять, почему с этим ужасным, отвратительным почти невозможно жить. Любой вес'хар понял бы. Именно поэтому Арас никогда не рассказал бы всего этого вес'хар.

Он взглянул на хронометр шебы. Он говорил непрерывно без малого два часа.

— У тебя не было другого выбора, — сказала Шан. Нет, ни капли отвращения. Она необыкновенная, исключительная, но все инстинкты в ней — от гефес. — Ты не убил, чтобы съесть, и ты не выдал исенджи информацию. Тебе нечего стыдиться. — Она поставила банку на стол и взяла его руки в свои. — Что ты хочешь услышать, Арас?

— Я не понимаю тебя.

— Что бы ты хотел сейчас услышать? От каких слов — искренне сказанных — тебе бы полегчало?

Он задумчиво пожевал губами. В памяти возник образ Бена Гаррода, предка Джоша. Он говорил о «грехе», «раскаянии» и «прощении». Он говорил, что Арасу нужно раскаяться за содеянное в Мджате, но Арас вспоминал о безери — и не находил в себе раскаяния. А теперь он ощущал отчетливый привкус мяса неведомого существа, которое запихнули ему в рот.

— Я хочу получить прощение. Бен Гаррод сказал, что его Бог может меня простить.

— Не думаю, что его Бог сможет явиться тебе в ближайшее время, — тихо проговорила Шан. — Но, если позволишь, я сделаю это за него. Я прощаю тебя, Арас Сар Июссан. Отпусти это. — Она убрала с его лица несколько прядей, выбившихся из косы. — Там, откуда я родом, тебя бы считали героем.

— Невозможность умереть — это не героизм. И я не знал того, чего требовали от меня исенджи, нет в этом моей заслуги. — Но Арас все-таки почувствовал себя лучше. — Во всяком случае, ты можешь сказать, что они сделали меня сильным. Они пытались меня утопить, но с'наатат помог мне адаптироваться, и теперь я могу навещать безери под водой.

— А твои собратья пытались тебя спасти?

— Нет. Исенджи часто и с удовольствием об этом напоминали.

Это откровение поразило Шан. Ее зрачки расширились и потемнели.

— Боже… Твой народ поистине беспощаден. Даже по моим меркам.

— Возможно, теперь ты поймешь, почему я не хотел, чтобы матриархи добрались до тебя. Они тебя используют.

— Эй, погоди, я ведь работала на правительство. Все политики — перворазрядные лжецы с манией величия. И ты думаешь, что твои матриархи их переплюнут? Брось…

— Нет. Знаю, ты не любишь, когда тебе говорят, что ты чего-то не понимаешь, но ты действительно не понимаешь. Возможно, когда у тебя в памяти всплывет побольше моих воспоминаний, ты пожалеешь, что пошла к ним в рабство.

На лице Шан застыло то выражение боли и терпения, которое он видел у нее, когда Линдсей Невилл допускала ошибки.

— А когда у тебя, Арас, всплывет еще больше картинок из моей памяти, ты поймешь, что двигало мной, и почему у меня не было другого выбора. — Она замолчала. По скулам ходили желваки, как будто она не хотела, чтобы слова сорвались с языка. — И дело не только в том, что я связана с тобой, хотя одному Богу известно, что стало первопричиной. Я несу ответственность. Не могу просто развернуться и уйти, зная, что могу что-то сделать, потому что потом изгрызу себя за это. У меня и вправду часто нет выбора.

Да, Арас это уже уяснил, и гораздо раньше, чем с'наатат смешал их кровь, мозг и кости. Он знал, что она очень, очень старается быть совершенной и исправить для кого-то мир. Для кого? Он не знал.

От нее славно пахло. Что будет, если она сделает мир лучше для него? Она умрет без своей невыполнимой цели или же будет наслаждаться жизнью, никуда не спешить и жить настоящим? Нет. Нельзя об этом думать.