Улей - Камило Хосе Села

Когда донья Матильда и донья Асунсьон ушли из молочной, донья Рамона накинула пальто и отправилась нa улицу Мадера, там работает упаковщицей в типографии одна девушка, которую она учит уму-разуму.

— Викторита здесь?

— Да, вон она.

Викторита, стоя у длинного стола, упаковывает стопки книг.

— Здравствуй, Викторита! Не хочешь ли, милочка, зайти после работы ко мне в молочную? Придут мои племянницы сыграть в картишки, поболтаем немного, повеселимся.

Викторита краснеет.

— Хорошо, сеньора, зайду, если хотите.

Викторита готова разрыдаться, она прекрасно понимает, на что идет. Викторите лет восемнадцать, но она полная, статная, ей можно дать все двадцать или двадцать два. У девушки есть жених, его освободили от военной службы, потому что он болен туберкулезом; бедняга не может работать, весь день лежит в постели, совсем ослаб, одна у него радость, когда Викторита после работы заходит к нему.

— Как ты себя чувствуешь?

— Получше.

Когда мать выходит из спальни, Викторита приближается к кровати и целует больного. — Не целуй меня, еще заразишься.

— Я не боюсь, Пако. Тебе что, неприятно меня целовать?

— Еще спрашиваешь!

— А остальное неважно, я ради тебя готова на все…

Однажды у Викториты было особенно бледное, усталое лицо, и Пако спросил:

— Что с тобой?

— Ничего, просто я думала.

— О чем думала?

— Да о том, что были бы у тебя лекарства да еды вдоволь, ты бы мог поправиться.

— Возможно, но ты же сама знаешь…

— Я могу достать денег.

— Ты?

Голос у Викториты стал хриплый, будто у пьяной.

— Да, я. Молодая женщина, даже самая уродливая, кое-чего стоит.

— Что ты говоришь?

Викторита была очень спокойна.

— То, что слышишь. Ради того, чтобы ты выздоровел, я готова пойти в любовницы к первому встречному — были бы у него деньги.

Пако слегка зарумянился, ресницы у него задрожали; Викторите стало немного не по себе, когда Пако сказал:

— Как хочешь.

Но в глубине души Викторита почувствовала, что любит его еще сильней.

Донья Роса в кафе метала громы и молнии. Лопесу за разбитые бутылки с ликером была устроена головомойка, которая наверняка войдет в историю, — такие сцены не каждый день увидишь.

— Успокойтесь, сеньора, я заплачу за бутылки.

— Попробовал бы не заплатить! Неужели мне из своего кармана выкладывать! И разве в этом суть? А какой переполох поднялся! А посетители как напугались! А какое это производит впечатление, когда все летит кувырком? А? Разве за это заплатишь? Кто мне за это заплатит? Скотина! Первейшая ты скотина, как есть красный, нахал ты этакий да еще сутенер! Сама я виновата, давно надо было донести на всех вас! А еще я им нехороша! Где глаза твои были? О какой шлюхе размечтался? Жеребячья ваша порода! И ты такой, и все прочие! Ничего вокруг себя не видите!

Консорсио Лопес, бледный как полотно, пытается ее успокоить:

— Это несчастный случай, сеньора, я же не нарочно.

— Я думаю! Еще не хватало, чтобы ты это сделал умышленно! Это уж было бы полное безобразие! Чтобы в моем кафе, перед самым моим носом, такой дерьмовый работник, как ты, колотил мое добро просто так, потому что ему, видите ли, так вздумалось! Да, последние времена наступают! Это уж я точно знаю! Только вы этого не увидите! Вот придет конец моему терпению, и я всех вас спроважу в тюрьму, одного за другим! Тебя первого, паскуда ты несчастная! Еще скажешь, я с вами плохо обращаюсь? Да будь у меня такой зловредный характер, как у вас…

Когда скандал был в полном разгаре и все в кафе, приумолкнув, настороженно слушали крики хозяйки, в зал вошла высокая полная женщина не первой молодости, но хорошо сохранившаяся, довольно смазливая и одетая несколько кричаще. Села она за столик прямо напротив стойки. При виде ее у Лопеса и вовсе кровинки в лице не осталось. Марухита за эти десять лет превратилась в пышную, цветущую, холеную, пышущую здоровьем, уверенную в себе женщину. Каждый, кто встретил бы ее на улице, сразу бы определил — деревенская богачка, счастливая в замужестве, сытно ест, тряпок вдоволь, привыкла всеми командовать и делать, что ее левой ноге вздумается.

Марухита позвала официанта:

— Мне, пожалуйста, кофе.

— С молоком?

— Нет, черного. Кто эта женщина, что так кричит?

— Наша хозяйка, хозяйка кафе.

— Попросите ее подойти ко мне, скажите, я прошу оказать такую любезность.

У бедняги официанта задрожал в руках поднос. — Что, прямо сейчас чтобы подошла?

— Да. Скажите, пусть придет. Я ее прошу.

Официант с лицом осужденного, идущего на казнь, приблизился к стойке.

— Лопес, налейте чашку черного. Простите, сеньора, мне надо вам что-то сказать.

Донья Роса обернулась.

— Чего тебе?

— Не мне, нет, это вон та сеньора просит вас.

— Какая?

— Вон та, с кольцом, вон она смотрит сюда.

— Она меня зовет?

— Да, велела позвать хозяйку, не знаю, что ей нужно, похоже, какая-то важная дама, на вид богачка. Сказала мне — скажи, мол, вашей хозяйке, чтобы она оказала любезность подойти ко мне.

Донья Роса, нахмурив брови, подошла к столику Марухиты. Лопес провел рукой по глазам.

— Добрый вечер. Вы меня спрашивали?

— Вы хозяйка кафе?

— К вашим услугам.

— Тогда, значит, вас. Позвольте представиться: сеньора Гутьеррес, донья Мария Ранеро де Гутьеррес, вот моя визитная карточка, здесь адрес. Мой супруг и я, мы живем в Томельосо, провинция Сьюдад-Реаль, там у нас усадьба, немного земли, с которой мы получаем доход.

— Так-так.

— Но теперь нам надоело жить в деревне, теперь мы хотим все там ликвидировать и переехать в Мадрид. После войны, знаете, дела там идут очень неважно, кругом зависть, все кругом шипят, сами понимаете.

— Да-да.

— Что и говорить! Кроме того, детки подросли, и, как водится, надо их учить, потом пристраивать, дело житейское: если мы с ними не переедем сюда, значит, навсегда их потеряем.

— Конечно. Конечно. А много у вас детей?

Сеньора де Гутьеррес любила приврать.

— Да, у нас их уже пятеро. Двум старшеньким скоро исполнится по десять лет, уже настоящие мужчины. Это близнецы от моего первого брака, я очень рано овдовела. Вот поглядите.

Лица этих двух мальчуганов, снятых в день первого причастия, кого-то донье Росе напоминали, а кого, она не могла сообразить.