Воспитание православного государя в Доме Романовых - Марина Евтушенко

Высшее дворянское сословие России во второй половине XVIII в. разделялось на галломанов и англоманов. Подавляющая его часть ориентировалась на обычаи, нравы, вкусы общественной жизни французов, а Париж для них, как и для всей Европы, служил образцом утонченного вкуса и обхождения. К Англии поначалу отношение было двойственное: с одной стороны, уважение и подозрительность из-за экономических успехов страны и ее политического устройства, с другой стороны, англичан все же «любили издалека». «Рассудок восхищался, а душа не принимала», – писала Е. Р. Воронцова-Дашкова[332].

Однако после Великой Французской революции (1789–1794) произошло охлаждение к Франции. Государыня вдруг объявила, что эта страна заражена излишним свободомыслием и фривольностями, и стала считать французов легковерными, непостоянными и недопустимо вольными в обхождении[333].

Екатерина Алексеевна стала откровенно демонстрировать свой интерес ко всему английскому: театру, философии, литературе, искусству. Кроме того, она принялась усиленно культивировать английскую систему паркостроения, приглашая в Царское Село английских садоводов и архитекторов[334], а английские художники стали зарождать в России традиции императорского парадного портрета[335]. На службу начали приглашать английских морских офицеров; бурное развитие получила взаимовыгодная торговля между двумя странами. «Можно сказать, что императрица неравнодушна ко всему английскому, я убеждена в этом мнении», – делала вывод в своем дневнике баронесса Е. Димсдейл[336].

Великобритания была признана императрицей как страна цивилизованная и устойчивая в своих национальных традициях, которые совпадали с поисками собственного органичного пути для дальнейшего приобщения России к европейской культуре. Даже князь А. Б. Куракин писал, что «…не быть я связан с отчизной столь неразрывными узами, и, будучи к тому же поставлен перед выбором, какой стране посвятить и жизнь и труд свой, Англия без малейшего сомнения была бы избрана мною сколь из любви к ней, столь и по убеждению»[337].

В результате отношение при дворе и в образованном обществе к Англии, второй великой мировой державе, стало меняться. Более того, мода на все английское сохранилась и после смерти государыни. Об этом свидетельствуют увлечения русского барства традициями английской земельной аристократии с их поместьями и аграрными нововведениями; в моду окончательно вошли скачки и лошади английской породы, клубы и дендизм, «манера повязывать галстук» и литературный эпистолярный стиль. Как результат англомании в усадебной архитектуре начала XIX в. распространились постройки, отмеченные печатью «английского вкуса» и имеющие вид замка или коттеджа[338]. Высшие слои русского общества были покорены «английскими парками с их естественным очарованием, респектабельным и осмысленным английским бытом, устойчивой и достойной общественной и частной жизнью, британскими художниками, граверами, садовниками»[339].

Молодые люди зачитывались политэкономией Адама Смита, а впечатлительные русские барышни, начитавшись «готических романов», грезили рыцарями, странниками, принцами на белых конях, радклифферевскими замками и чудесами[340]. Для простого народа также повсеместно стали открываться «ланкастерские школы» для бедных, созданные по образцу таких же школ в Англии.

Однако несмотря на увлечения высшего сословия западноевропейской культурой, все же очень важным условием для российского императора являлось исповедание православной веры, что накрепко связывало монарха с его подданными. Напомним, что российский государь должен был не только видимо исповедовать религию своего народа, но и быть верен православной вере и «никакой иной», а также взять в жены равнородную принцессу, принявшую православие до брака, и воспитать наследника в духе Православной Церкви[341].

В связи с вышеизложенным императрица Екатерина Алексеевна стала подыскивать подходящего кандидата на роль законоучителя своего любимого внука Александра.

Бромптон Р. Портрет великих князей Александра Павловича и Константина Павловича. Источник: Государственный Эрмитаж

Имя протоиерея А. А. Самборского впервые появляется в 1781 г. в переписке иеромонаха Платона (Левшина) и четы великого князя Павла Петровича и его супруги Марии Федоровны, путешествовавших по Европе под именем графов Северных. «С нами назначен отец Замборский (в качестве духовника. – М. Е.), – писал Павел, выезжая из Царского Села, – но по сие время не знаю, ни где он, ни когда с нами и где соединится»[342].

Однако все сложилось благополучно, и по возвращении из путешествия императрица Екатерина II собственноручно наградила священника наперсным крестом из синей финифти, осыпанным бриллиантами на голубой ленте[343]. Сам Андрей Афанасьевич по поводу креста писал своей жене 10 марта 1783 г.: «Я имел счастье получить от Ее Императорского Величества […] очень высокий знак отличия: сегодня Ее Величество изволила почтить меня бриллиантовым крестом на голубой ленте, который она возложила на меня собственными руками. И наградила меня своею материнской беседой. Благодарен Богу за это»[344].