На затравку. Моменты моей писательской жизни, после которых все изменилось - Чак Паланик

Пожалуй, самое приятное в засеве зала – то, что можно наконец поработать среди людей. Львиная доля писательского труда происходит в одиночестве, либо наедине с ручкой или клавиатурой. Ты или стоишь один на сцене, или сидишь в гостиничном номере. И как же здорово, что иногда можно просто закинуть в толпу идею и послушать, что говорят другие. По образованию я журналист. С фантазией у меня не очень, зато память хорошая. И я умею слушать. Лично для меня писательский труд – это попытка выявить и обозначить общие закономерности в жизнях многих, очень многих людей.

Итак, своему ученику я посоветовал бы чаще ходить на вечеринки. Рассказывать людям о неловких и даже позорных моментах своей жизни. Пусть они делятся с вами своими историями – и вы непременно увидите закономерность.

ПРОЦЕСС: МОЕ КУХОННОЕ ВЫСШЕЕ

По словам Тома, смысл писательских курсов заключается в том, чтобы дать людям разрешение писать. Семинары как бы узаконивают деятельность, которая большей части населения планеты кажется бессмысленной.

Наши занятия у Тома Спэнбауэра всегда проходили одинаково. Мы собирались по четвергам, около шести вечера, у него дома. Он спрашивал, как у нас дела. Обычно в третьем лице, например: «Как сегодня дела у Моники?» или: «Что творится в мире Чака?».

Мы общались, а потом Том рассказывал, что происходит у него. Мы с раскрытыми ртами слушали его истории про авторские договора и продажу прав на экранизацию романа. Уже одно присутствие Тома позволяло нам поверить, что мечты иногда сбываются.

Социализация помогала тем, кто испытывал трудности, добиваться нужных результатов. Том читал лекцию о каком-нибудь аспекте писательства вроде «лошадок» или «обезьяньего ума против воловьего». Порой на огонек заглядывали другие писатели и делились с нами своими секретами мастерства. Например, Питер Кристофер научил нас «прятать “я”», а Карен Кирбо рассказала, что ружье не может быть просто ружьем. Ему надо уделить много внимания, описать его во всех подробностях. Эту лекцию она прочитала нам после того, как я зачитал вслух первую главу «Бойцовского клуба». Я вернулся к «Поваренной книге анархиста», нашел информацию о том, как изготовить глушитель своими руками, и «ружье» у меня получилось куда более убедительным.

Когда с перекличкой было покончено, Том спрашивал, есть ли желающие почитать вслух. Для этого у него была специальная фраза, ставшая для нас культовой: «Ну, кто сегодня распечатался?»

Ученик, который собирался читать, приносил на семинар распечатку своего отрывка в нескольких экземплярах, чтобы остальные могли следить за текстом и делать в нем пометки. Примерно так же вел свои курсы при Колумбийском университете Гордон Лиш. Это страшное мучение – читать свою работу вслух и слышать все огрехи. Кроме того, чтение вслух было обычной практикой в нью-йоркском театре «Боуэри», где работал Том. Говорю вам, смех и стоны публики (или завороженное молчание, в которое читателя повергают напряженные сцены) – это самая ценная обратная связь, какую только можно получить. Вдобавок вы заранее учитесь читать вслух со сцены, что очень пригодится вам в промотурах.

Коллеги-писатели слушали и делали пометки на полях распечатки. Высказаться об услышанном можно было только в том случае, если ты хотел похвалить автора или предложить ему способ решения той или иной проблемы. Споры не приветствовались, потому что иначе мы весь вечер занимались бы только тем, что доказывали бы свою правоту. Усвоив терминологию Тома – большой голос, проработать тело, лошади, sous-conversation, манумиссия, – мы начали использовать ее для оценки чужих работ.

Французский термин «sous-conversation» (то есть подтекст) относится к тому посланию, которое кроется за поступками или словами персонажей. Это дополнительный скрытый смысл. Под «манумиссией» Том имел в виду изящество и плавность, с какой предложения влекут читателя вперед, не выдергивая его из созданного вами вымышленного мира. Чтобы продемонстрировать этот момент, Том складывал ладони чашечками и попеременно наклонял, словно перекатывая между ними небольшой круглый предмет. Хороший писатель мягко переносит читателя от предложения к предложению, словно хрупкое яйцо.

Последним свое мнение о прочитанном отрывке высказывал Том. У него всегда находились для нас добрые слова.

Не обходилось на занятиях и без дружеского соперничества. Если на этой неделе Моника всех насмешила, то я задавался целью в следующий раз насмешить народ еще сильнее. Перекрестное опыление неизбежно в таких учебных группах. Часто бывало, что кто-нибудь придумывал и вводил в повествование милую собачонку, и вскоре милая собачонка появлялась у всех остальных. Том говорил, что наши успехи и ошибки идут на пользу не только нам самим, но и другим участникам семинара.

Ребята мы были молодые и продвинутые – по крайней мере, мы нередко подмечали, что та или иная идея уже недавно возникала в популярной культуре. А еще мы советовали друг другу литагентов и бухгалтеров. Долгие годы всю нашу бухгалтерию вела одна и та же женщина, знавшая множество лазеек для начинающих писателей, художников, музыкантов и прочих представителей творческой богемы.

Весь вечер мы этим и занимались – кто-то читал, остальные высказывали мнения, – пока народ не начинал уставать. Внимание рассеивалось, и какой-нибудь телефонный звонок напрочь сбивал чтецу и слушателям весь настрой. Я просил Тома выключать телефон, но он почему-то забывал, и звонок непременно раздавался в самый ответственный момент (обычно – на мне). Со временем некоторые из нас неплохо наловчились писать, и никто не хотел читать после этих людей. Ведущими чтецами стали Сюзи Вителло, Моника Дрейк, Джоанна Роуз – и я.

Наконец приходил черед Тома зачитывать отрывок из романа, над которым он в тот момент работал. Критиковать его работу было запрещено, да мы и не смели. Было невероятно интересно слушать то, что вскоре станет частью настоящей книги. Или не станет – некоторые сцены Том в конечном итоге вырезал. Это было особое удовольствие, все равно что смотреть не вошедшие в фильм эпизоды.

После наших аплодисментов Том начинал зажигать свечи. На столе, на полках. Мы раздавали бокалы, открывали принесенное с собой вино.

И начиналась вечеринка. Мы обсуждали и книжки, но в основном – кино, потому что среди нас всегда находилось несколько человек, видевших один и тот же фильм. «Тельма и Луиза». «Ночи в стиле буги». Помню, как-то раз мы целый вечер мусолили олтмановскую «Высокую моду». Том давал нам книги или советовал что-нибудь прочитать – рассказы Эми Хемпель, Тома Джонса, Марка Ричарда или Барри Ханны.

Когда разливали вино, Том демонстративно потирал руки и спрашивал: «Ну, кто должен мне денег?» Мы платили ему двести долларов за десять занятий. Если с деньгами было туго, Том принимал оплату предметами домашнего обихода. Он недавно переехал из Нью-Йорка и еще толком не обставил дом. Помню, как Моника принесла ему лампу… вазу…

Недавно Стив Алмонд писал в «Нью-Йорк таймс», что такие семинары могут запросто заменить собой психотропные препараты, потому что это своего рода новая групповая терапия для людей с психическими расстройствами. Когда пишешь о своей жизни так, будто это вымысел, гораздо проще вскрывать и решать определенные проблемы. В поиске выхода для своего героя мы находим выход сами.