Карта царя Алексея - Николай Дмитриев

– Погоди-ка, – начал догадываться Нильсен. – выходит, по-твоему, учёные мужи ошиблись, и проход, который нам нужен, не там, где мы упёрлись в непроходимый лёд, а здесь, в более низких широтах?

– Да, гере капитан, да! – с жаром подтвердил кормчий. – Я убеждён, нам надо идти дальше, и там нас ждут новые открытия! К тому же я слышал: от столицы Поднебесной, Пекина, Большая река течёт до самого Северного моря. Может случиться, что эта чистая вода приведёт нас и к её устью. Как только я смогу воспользоваться астролябией, мы будем знать наше точное место, и, возможно, мне удастся сделать привязку к нашей карте…

– Так, так, так… – Нильсен задумался, но было видно, что мысль, высказанная кормчим, захватила его, и он принял решение: – Пошли наверх!

Едва они оба спешно поднялись на корму, как бывший там неотступно помощник доложил Нильсену:

– Гере капитан, ветер меняется на противоположный. Прикажете лечь в дрейф?

Кормчий с капитаном переглянулись, и Нильсен, приняв это сообщение за добрый знак, распорядился:

– Сменить курс! Идём на восток!

Услыхав команду, рулевые с усилием повернули штурвал, и, скрипя рангоутом, потрёпанный бурей флейт медленно завалился под ветер…

* * *

Бывший проныра-подьячий Разрядного приказа Матвей Реутов брёл обочиной Смоленского шляха, сторожко глядя по сторонам. Дорога беглеца, на которой он так внезапно очутился, вымотала его вконец. Идти пришлось пешком, опасаясь любого встречного-поперечного, и путь у него был всего один, чтобы каким-то образом пробраться в Литву, а уж там… Что будет там, Матвей представлял себе плохо, но он знал совершенно точно: здесь, в Московии, ему оставаться нельзя, потому как схваченный стрельцами Первой молчать не будет и скажет всё…

За то время, пока беглый подьячий глухими тропами выбирался к литовскому рубежу, он много раз прикидывал, отчего так получилось. Однако ничего путного на ум не шло, но вот то, что ему надо как-то выкручиваться, Матвей понимал прекрасно. Ему ещё здорово повезло.

Тогда, на подворье у Первоя, едва сообразив, кто ломится в ворота, Реутов было решил, что это за ним. Потом, когда он, сидя за поленницей, увидел, как стрельцы схватили хозяина, подьячий окончательно уразумел, что дела совсем плохи. Когда же его самого стрельцы силком выволокли из-за дров, Матвей представил, что будет дальше и, потеряв голову от страха, ударился в бега.

Правда, позже, когда ему чудом удалось уйти от погони, способность соображать вернулась, и он сломя голову бросился домой. Там, едва кое-как отдышавшись, вконец перепуганный подьячий, наспех прихватив другую одежонку и все, какие у него были, деньги, немедля кинулся к ближайшей городской заставе.

В общем-то, Матвею здорово повезло. Стрельцы его не прихватили, в переулках, какими он выбирался из города, никто не обратил внимания на куда-то спешившего подьячего, а дальше, уже за заставой, Матвей переоделся в придорожных кустах и кружным путём вышел к Смоленскому шляху.

Но вот потом у беглого подьячего начались сплошные мытарства. Попытка нанять мужика с телегой не удалась, оттого, что едва они отъехали пару вёрст от деревни, как впереди замаячил конный дозор, и Матвейка, от греха подальше, дёрнул в лес, а позже, издали заметив, что всадники останавливают едущие по шляху возы, больше на торную дорогу не выходил.

Однако до литовского кордона Матвей сумел-таки добраться и сейчас, сидя в придорожных кустах, следил, как возле съезжей избы и кордегарии скапливаются телеги, а когда сторожевая рогатка временами отодвигается, мужики-возчики, нахлёстывая лошадей, стремятся поскорей проехать.

Искать обходную тропу подьячий боялся. Если таковая и есть, за ней наверняка смотрят, чтоб никто не прошёл. Значит, оставалось одно: попытаться примазаться к мужикам и попробовать незамеченным выйти за рогатку. Пораскинув мозгами, Матвей решил рискнуть и выбрался из кустов на торный шлях.

Поначалу Реутову казалось, что всё складывается удачно, но он ошибся. Едва переодетый мужиком подьячий миновал третью подводу, как стоявший чуть в стороне прикордонный стражник остановил его и кликнул десятника. А тот, едва подойдя ближе, подозрительно воззрился на Матвея.

– Кто таков будешь?

– С обозом я… Отстал по дороге… – испуганно заныл Матвей, но, похоже, десятник и не собирался его слушать, а обращаясь к стражнику, спросил:

– Как думаешь, он?..

– Да вроде не особо похож, – засомневался было стражник и вдруг показал на ноги Матвея. – Ты смотри, сапоги-то на нём литовские!

– Точно! – обрадовался десятник и, прихватив Реутова за шиворот, наподдал ему сзади: – А ну, топай на съезжую!

Сердце у Матвея так и ухнуло. Тогда, переодеваясь за московской заставой, он и не подумал сменить сапоги на лапти. А теперь было ясно, что он в розыске. Матвей ещё пытался, что-то бормоча, упираться, но десятник треснул его по затылку и сердито рявкнул:

– Топай, сказано!

На съезжей десятник подтащил Матвея к заляпанному чернильными пятнами столу и сказал сидевшему за ним писарю:

– Глянь-ко в бумагу, этот, нет?..

Писарь сунул бывшее у него в руке перо за ухо, полез в стоявший возле лавки ларец, вынул оттуда небольшой свиток, развернул, потом, беззвучно шевеля губами, прочёл, время от времени кидая строгий взгляд на сжавшегося от страха Матвея, и наконец как-то буднично произнёс:

– Этот… Тащи в холодную…

– Во, от нас не уйдёшь!.. – зло ухмыльнулся десятник и в сердцах пнул Матвея ногой. – Иди, беглый!

Однако едва десятник вывел Матвея из съезжей, в подьячего словно вселился бес. Он внезапно отшвырнул десятника так, что тот грохнулся навзничь, и бросился к кордону. На его счастье, рогатка была как раз убрана, и Реутов, проскочив между телег шедшего в Литву обоза, рванул по шляху.

Дальше подьячий дал такого дёру, что и конём не догнать, но сил хватило всего лишь до ближайшего поворота. Как только мужики с телегами, сгрудившиеся возле сьезжей, исчезли из виду, Матвей остановился, чтоб перевести дух, и тут его осенило. Вместо того чтобы бежать дальше, он, прячась за деревьями опушки, вернулся назад почти к самому кордону и уже тут, лёжа в кустах, увидел, как из-за рогатки на рысях вырвалась посланная за ним погоня…

Торопливо перейдя мост через Неглинную, Гуго Мансфельд и Петер Вальд остановились возле плавильной башни на углу Пушечного двора. Низ круглой массивной плавильни прятался за одноэтажными службами, выходившими своими малыми окнами-продухами на реку, зато верх её с конусной крышей, увенчанной круглым дымарем, был виден отлично. Судя по серым клубам, так и валившим из дымаря, работа в плавильне кипела с самого утра, и Петер, оценив величину дворовых строений, вздохнул:

– Знать бы, сколько они пушек вылили за сегодня…

– Надо полагать, много, – отозвался неотрывно смотревший в сторону Неглинной Гуго.

Мансфельд не спускал глаз с прикрытой голубцом иконы, установленной прямо на мосту, возле которой то и дело задерживались переходившие реку московиты. Петер же, перестав созерцать дым, валивший из плавильни, явно стараясь скоротать время ожидания, поинтересовался: