Годы паники. Как принять верное решение, когда все говорят «пора рожать» - Нелл Фриззелл

сложный способ познакомить меня с чудесами католицизма? Я присутствую на сеансе духовной терапии? Они хотят, чтобы я постриглась в монахини?

Так же внезапно, как и начала пение, сестра Маргарита закрыла Библию, похлопала себя по колену и откинулась на спинку стула. Одна эритрейка вытащила из объемной кожаной сумки большой ланчбокс и принялась раздавать квадратные куски пирога «мадейра», размерами и консистенцией напоминавшие губки для мытья посуды. Люди, собравшиеся на встрече, были замечательные. Для некоторых предстоящий визит в Кале был восьмым или девятым по счету. Каждый месяц они нагружали машины едой, книгами, одеждой, гигиеническими принадлежностями и всем прочим, что составляет разницу между жизнью и существованием. Тем и хороши религиозные группы: они не ждут, пока более крупные организации их возглавят, не просят разрешения – просто делают, что могут, не медля. Наблюдая за их работой, ощущаешь смешанные чувства: вдохновение, вину и прилив энергии в равных долях.

Однодневная поездка туда и обратно планировалась на 27 сентября, святой праздник в календаре Эритрейской ортодоксальной церкви, известный под названием Мескель. Когда места в машинах распределили, я распрощалась и ушла. Сработал калькулятор сна Нелл Фриззелл, и я понимала, пересекая Лондон: мне повезет, если окажусь в постели хотя бы к полуночи. Разумеется, невозможно признаться перед полным залом совершенно незнакомых людей, что тебе нужно уйти в девять, потому что пора ложиться спать. Я промямлила что-то насчет последних поездов, изобразила что-то вроде книксена перед группкой монахинь в коридоре и была такова.

На платформе, в илистой прибрежной темноте я получила сообщение от Ника Стэнтона, в котором он извинялся за то, что беспокоит меня так поздно. Было около половины десятого – время, когда большинство людей, которых я знала, едва заканчивали ужинать. И все же он, этот активист в коричневых ботинках с густой шевелюрой, извинялся за то, что мог помешать мне вовремя лечь спать. Почему, подумала я, мне никогда не встречаются мужчины, похожие на него?

В воскресенье я выехала из Лондона в четыре утра, вжатая в заднее сиденье Toyota Yaris четырнадцатью коробками дрожжевых лепешек под названием «ынджера», сидя между Ником и мужчиной из Словении. В полуобморочном состоянии от нервного возбуждения, трепета и адреналина я начала переживать из-за не слишком основательного пожертвования, состоявшего из тампонов, гигиенических прокладок, зубной пасты и фруктов. Я повернулась к Нику. А что принес он?

– Сотню батончиков «Марс» и японские мандарины, – ответил он.

Я хохотала так, что одна из коробок съехала на ручной тормоз.

Когда добрались до Кале, наш водитель объявил, что мы пойдем на мессу. Прямо сейчас. На полную католическую мессу, прежде чем направиться в лагерь беженцев.

Возбуждение из-за того, что мы собирались делать в тот день, постепенно превращалось в нервную дрожь, своего рода голодный адреналин.

Я никогда прежде не бывала в лагерях и никогда не была одной из горстки женщин в окружении четырех тысяч изнуренных и обездоленных мужчин. Я видела толпы болельщиков на футбольных матчах, присутствовала на фестивалях и смотрела репортажи о лагерях беженцев в новостях, но ничто из этого не могло достойно подготовить меня к предстоящему.

Месса, разумеется, проводилась полностью на французском. Поскольку школьный экзамен крутился вокруг рассказа о том, как Гоген распространял сифилис по Таити во имя искусства, словарный запас был маловат для среднестатистического католического богослужения. Однако хор пел красиво, а во время молитв я стояла молча. Ник был рядом, в шерстяной рубашке и коричневой замшевой куртке, которая буквально вопила о том, что ее купили в Blue Harbour. Я не могла понять, молился ли он – да и как поймешь? – но голова была склонена, и он казался увлеченным. Впоследствии я узнала, что в тот самый миг у Ника случилось какое-то сомнительное духовное откровение. Он стоял рядом с одной из молодых монахинь из нашей группы и, пока музыка воспаряла к куполу, а утренний свет лился в витражные окна, думал: «Неужели я влюблюсь? Неужели я сегодня влюблюсь в монахиню?» Хотелось бы отметить: я в это время стояла по другую руку от него. Хей-хо!

«Джунгли» были размером примерно с автозаправочную станцию, прижатые к колючей проволоке и индустриальным коробкам побережья. Как, интересно, попадают сюда? Нужен пропуск? Паспорт? Взятка? На самом деле туда можно просто войти. Так же, как входили до тебя столь многие обездоленные, голодные, травмированные люди. Мы припарковались и начали разгружаться. Группа мужчин – в основном эритрейцы, но были среди них и афганцы с суданцами, – стала надвигаться на машину. Я даже на миг обеспокоилась, не снесут ли нас. Теперь мне стыдно в этом признаваться. Но в тот момент, столкнувшись лицом к лицу с расползающейся во все стороны массой мужчин, многие из которых были молоды, мускулисты, в спортивной одежде и обуви и держались группками, первой и не слишком приятной мыслью было то, что нас по сравнению с ними невероятно мало. Но, разумеется, они просто подошли предложить помощь.

Поскольку прежняя работа Ника в управлении верховного комиссара ООН по делам беженцев включала несколько визитов в лагеря, меня успокаивало то, что он рядом, пока мы бродили по проулкам из утрамбованной глины и со стенами из хлопающего на ветру брезента под полуденным солнцем. За нами увязались двое мужчин, эритреец и афганец, и настояли, чтобы мы вместе выпили чаю в одном из импровизированных кафе, организованных как раз такими способными, практичными, предприимчивыми мигрантами, в которых столь отчаянно нуждается наша страна. Не зная, как реагировать на гостеприимство тех, кто и так-то едва выживает, я пила чай без молока из кружки с символикой X Factor и потихоньку совала в карман кусочки овсяного печенья, пока Ник беседовал с мужчинами об их попытках попасть в Британию.

Афганцу, которого я буду называть Ахмедом, был 21 год. Он три года трудился переводчиком у американцев и готов с ног до головы замотаться в пластик (чтобы ищейки службы безопасности его не учуяли) и быть брошенным в ледяные внутренности грузового самолета, рискуя как задохнуться, так и замерзнуть до смерти, – только чтобы, как он объяснил, завершить учебу в Британии.

Эритреец, которого я буду называть Габриэлем, был человеком мягким, умным, веселым и неизбывно позитивным. Чтобы избежать пожизненного приговора, который представляет собой службу в эритрейской армии, он пешком пересек Судан, попал в тюрьму по ложному обвинению, едва не был застрелен, побывал в Турции, Греции, Албании, Черногории, Сербии, Венгрии, Словении, Италии и Франции, выживая благодаря грошам, которые его родителям удавалось выслать ему переводом, собственной способности к языкам и жизнестойкости. На вид