Можно тебя навсегда - Наталия Романова

     Он закрыл за собой дверь, отказавшись от прощального секса. Не интересует. И больше об Алле не вспоминал ни разу. Была и была. Теперь нет. Любая средняя кобыла на конезаводе значила для него больше, чем женщина, пару лет оказывавшая ему сексуальные услуги.

     Тогда-то и случилась замужняя дамочка, принеся в сексуальную жизнь Усманова тупое неудовлетворение. Подрочить приятней. А дамочка… бог с ней! Пусть живёт с мужем долго и счастливо.

     Именно поэтому присутствие Лизы, её тесное вжатие вызывало реакцию в организме Богдана, так же на него действовал поверхностный просмотр порно.

     – Может быть, ко мне? – прошептала Лиза, обдав Богдана запахом жевательной резинки, потираясь животом о пах.

     – Не надо, – Богдан отстранил Лизу, удержал вытянутыми руками, игнорируя якобы удивление.

     – Богдан?

     – Зачем, Лиза? – он почувствовал, как напряглись желваки от раздражения. – Что ты хочешь?

     – Что может хотеть женщина от мужчины? – игриво промурлыкала Лиза.

     – Мне не нужны проблемы, тебе – разочарования, – отрезал он. – Ничего не изменилось, Лиза. Я не останусь в Москве, тебе не нужна Хакасия. Не знаю, что у тебя на уме, и знать не хочу. Просто сразу – нет.

     – Ничего особенного я не хочу, – Лиза наигранно пожала плечами. – Секс, – мелькнула знакомая, льстивая улыбка. – Свободная женщина…

     – Дура ты, а не свободная женщина, – проговорил Богдан, нагнувшись, чтобы посмотреть прямо в глаза женщине.

     Ведь и правда – дура. В то, что женщину может интересовать секс и только секс – Богдан верил. Никто не лишает женщин права на сексуальность. Лизу секс с его персоной не устраивал, ради чего прогибаться сейчас? В надежде, что близость станет терпимой, она вдруг полюбит джаз, розы или итальянскую кухню?

     – Ты пожалеешь! – вспыхнула Лиза.

     – Несомненно, – он резко отошёл в сторону. В это время шустрый малый вытаскивал последнюю коробку, и Богдан показал на дверь бывшей любовнице, добавляя: – Вике привет.

     Закрыв дверь, оглядев ставшую пустой квартиру, Богдан не почувствовал ничего – это само по себе было отличным знаком. Глянул на время, до отлёта оставалось несколько часов. Он успеет заехать к Крош.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

     О Жене он думал почти каждый день. Мысли эти не приносили неприятия или, наоборот, острого желания. Просто думал, гонял воспоминания, как мятный леденец во рту, пока сладость не растворялась, оставляя на рецепторах послевкусие, и тут же тянулся за следующей конфетой. Первое время он гнал от себя мысли о бывшей арендодательнице. Была и была. Чужой человек. Всё в прошлом. Не звонил, не писал, не интересовался. Закрыл эту страницу своей жизни, тщательно замуровав дверь, подперев надёжным засовом.

     Крош напомнила о себе сама. Богдан, вернувшись с охоты, долго смотрел в телефоне на перевод в приложении банка на незначительную сумму, пытаясь вспомнить, кем может приходиться ему Евгения Викторовна М. Пока не сошлись право и лево.

     Крош честно внесла первый взнос за коляску, взбесив Богдана до чертей в глазах. Ей делать там нечего, мозги в молоко ушли?! Деньги больше деть некуда? Пусть отложит, раз ляжку жгут. Тёмка начнёт подрастать – понадобятся. Всё это он и вывалил на Женю, позвонив, не позволив вставить слово, а после бросил в бешенстве трубку.

     Женя перезвонила на следующий день, вкрадчиво поинтересовалась, перекипел ли Богдан, твёрдо заявила, что договор нарушать не собирается. Он и без того помогал ей, подарок оставил щедрый – шестизначную сумму на кухонном столе, – за что огромное спасибо. Но оплатить оговорённый долг за коляску своему сыну она в состоянии. С тех пор раз в месяц Богдан получал переводы, а воспоминания и мысли о Крош стали любимым досугом.

     Иногда казалось – он влюблён в Женю. По-детски, совсем, как пацан – влюблён. В рыжие волосы, зелёные глаза, в смущённую улыбку, в сводящие с ума ямочки на щеках. В маленькие ладони, ступни, веснушки, пухлый рот, курносый нос. Невысокий росток и удивительную женственность, скользившую во всех движениях. Несмотря на утиную неуклюжесть, огромный живот, отёчность – Крош была невыносимо женственной. Или ему так казалось?

     Только в юности можно быть безотносительно влюблённым. Безотносительно прошлого, будущего, обстоятельств. Здесь и сейчас. Богдан был влюблён в ни к чему не обязывающие мысли о Крош, как любил мятные леденцы.

     Он не стал говорить, что собирается в Москву. Решил – позвонит по приезду, заедет в гости. Не позвонил, не заехал. Замотался… Заробел. Что он увидит? Будет ли Крош рада? А он, что увидит он? Помимо почти неизбежного разочарования в женщине, придуманной Богданом, сравнимой с мятным леденцом, существовал страх, перебороть который он не мог…

     Страх увидеть младенца. Не сморщенный комочек с красным лицом, а здорового, розового, трёхмесячного малыша. Со дня смерти Аришки он избегал контактов с детьми, особенно с младенцами. Отводил глаза, переключал канал телевизора, переходил на другую сторону улицы, если навстречу шла женщина с коляской.

     Артём  – сын Крош. Перейти на другую сторону не получится, а готов ли он к новому витку боли, едва избавившись от прежнего, Богдан не мог ответить.

     В итоге, накануне заехал в магазин швейных машин и прочих сокровищ, купил машинку, надеясь, что именно эта модель в прошлый раз приглянулась Крош, а сейчас стоял на пороге квартиры четвёртого этажа, кляня себя за идиотизм.

     Не позвонил… Кусок хакасского коня.

     Тёмка может спать, а он своим вторжением разбудит мальчишку, лишив минуток покоя Женю. Они могут гулять, уехать к родителям Жени за город, быть не одни, в конце концов. Грёбаный Виталик, в жопе шарик, может навещать сына, а то и Крош… наверняка уже можно. Яна, помнится, согласилась на близость через месяц после родов, у Жени прошло три.

     – Кто? – услышал он знакомый голос.

     – Богдан, – не стал он держать интригу.

     – Ой, – пискнули с той стороны.

     Загремел замок, дверь открылась, на Богдана уставились зелёные глаза. Волосы Крош торчали в привычном беспорядке, зажатые тем же «крабиком», широкая футболка скрывала формы, а ноги прятались в трикотажных, растянутых штанах со скалящимися бананами. Это была Крош. Его Крош. Только без живота.