Война - Ираклий Берг

чуть не вывихнула мне руки, это единственный минус. Но каков эффект! Всё заволокло дымом, ничего не было видно, только проклятия и вопли услаждали нам слух. Идти на вылазку по недобитым телам — не лучшая затея, и мы спокойно перезарядили оружие, отыскав порох.

Долго сидеть в осаде не пришлось, казаки наконец добрались до судна.

— Каким образом? — спросил Пушкин.

— Вплавь. Это ведь казаки. Я им так и указал, лодок не брать, слишком заметно. Попадёшь под полоску света лунного и всё, расстреляют с палубы. Никто ведь не знал как оно будет. А вплавь они сумели подобраться незаметно. Как уж и чего, вам лучше у них пораспрашивать, Александр Сергеевич. В моём понятии казак — это человек ловкий как кошка. Они не подвели. Не знаю, что подумали эти разбойники когда им на палубу полезли голые люди с саблями, но вряд ли хорошее. Услышав шум с элементами русской речи, мы решились идти туда же. Граф закричал, чтобы все лежали, иначе их покарает Амон. Странно, но упоминание древнеегипетского бога подействовало. Никто из раненых и ещё живых не попытался ткнуть нас чем-нибудь острым когда мы шли буквально по телами. Нет, господа, я обязательно заведу себе такой мушкет! Картечь в упор — страшное дело.

— Так вы захватили корабль?

— Именно так, Апполинарий Петрович. Захватили. Кстати, вы уверены, что отплыть шхуна должна была с рассветом?

— Что вызвало у вас сомнения, Пётр Романович?

— Экипаж невелик. Всего человек двадцать едва набралось. Может быть, часть ночевала на берегу? Но тогда как их собрать вовремя? Впрочем, не суть. Корабль мы захватили. Его сиятельство продолжал пребывать в состоянии крайней воинственности. Почему и… моя вина, не уследил, каюсь.

— Что он сделал?

— Выполнил обещание. Вернулся за нашим англичанином, выволок того на палубу и избавил от головы.

— Как?! — воскликнул Бутенёв, которому весь рассказ казался басней.

— Неумело, что указывает на отсутствие привычки к подобным делам. Но отделил часть тела от прочего. Если вас утешит, Уркварт был без сознания.

— Что потом?

— Мы осмотрели шхуну. Экипаж, то есть его остатки, меньше десятка человек, вёл себя послушно и смирно.

— Ещё бы!

— Его сиятельство порывист, но никто не станет отрицать, что граф обладает даром убеждения. В трюмах нашли оружие. Пушки, ружья и порох. Много пороха.

— Насколько много?

— На глаз — сотни пудов, возможно с тысячу. Всё как вы и говорили, ваше превосходительство. Пушек двенадцать.

— Эх, — с досадой хлопнул рукой о стол посол, — совсем совесть потеряли. Так и тащат.

— Вы, должно быть, понимаете, что успешно завладев кораблем, его сиятельство немедленно задумал его использовать?

— Боюсь даже представить!

— И будете совершенно правы. Наш дорогой граф припомнил, что он в данное время дипломат, чья задача заключена в содействии восстановления отношений с Османской империей. Потому и предложил сделать из шхуны брандер, да и направить на турецкий флот.

Бутенёв остолбенел и вытаращил глаза. Пушкин расхохотался.

— Его сиятельство предложил повторить подвиги Чесменской баталии, — невозмутимо продолжал Безобразов, — но, к его огромному разочарованию, выполнить новый замысел не представилось возможности. Не было моряков на которых можно положиться, да и создание брандера дело не столь простое. Потому решили забрать корабельный журнал и прочие бумаги, да взорвать шхуну там где стоит. Дальнейшее вы знаете.

— Да, гром вышел преизрядный. Кроме Степана никто не пострадал?

— Нет, Александр Сергеевич, все целы. Не считая экипажа, конечно. Казаки не получили и царапины. Так же ушли водой без проблем и потерь. Вот графу не повезло.

— А говорите, что фортуна за него. — не сдерживал веселье Пушкин.

— Быть может, это её действие, — возразил Безобразов, — иногда и удача просит остановиться. Кто знает, может его сиятельство предложил бы заодно наведаться в английское посольство с целью личного доклада? А так мы были уже у берега когда шхуна взлетела ввысь и переломилась надвое.

— Чем его приложило?

— Да какой-то щепкой. Ничего серьёзного, но крови потерял. Да и общее возбуждение наконец обессилило его сиятельство. Я думаю, что проснётся граф свежим и полным сил. Пусть пока спит.

— Да, расстроили вы меня, Пётр Романович, расстроили.

— Помилуйте, Александр Сергеевич, вы тоже будете корить за безрассудство? — улыбнулся Безобразов.

— Нет, но как вы решили провернуть такую великолепную шутку без меня?!

Глава 12

В которой Пушкин начинает проникаться дипломатией

Дворец русского посольства принял гостей как полагается представителю державы великой, богатой. Торжественное открытие после ремонта, совпавшее с ожидаемым ответом императора на запрос Бутенёва, удалось на славу. До уровня пиршеств Рибопьера дотянуть не смогли, здесь требовались не только деньги, но особенный вкус, хотя вышло весьма и весьма достойно.

«Хрусталь сверкал, серебро сияло, музыканты играли, господа и дамы танцевали, фейерверк гремел, а я был главное лицо!» — такими словами Александр Сергеевич описал мероприятие в дневнике, заведенном специально по наущению Бутенёва.

— Вы теперь почти что посол, — говорил Апполинарий Петрович, — как капитан на корабле в далёком от Отчизны море. Стало быть, вам нужен дневник-с, Александр Сергеевич, судовой журнал.

Надо отметить, что получив высочайшее разрешение на отпуск, Бутенёв немедленно исключил обращение к Пушкину «Саша» на более официальное.

Александр смирился. Чем дальше, тем больше его самого привлекала сложившаяся ситуация.

«Друг мой, Таша, — писал он очередное объяснительное письмо супруге, — пути Судьбы неисповедимы. Вот я стал почитай что полномочным представителем государства Российского. И где! В самой Оттоманской Порте, нашем вечном сопернике, с которым мои предки воевали, да и я, не будь на то высочайшей воли, не сдердался бы. Знаюсь не только с императором, но теперь и с султаном турецким. Его османское величество дал мне аудиенцию, в которой был весьма ласков, милостив и обещал пригласить с свой охотничий замок в Эдирне, к зубовному скрежету наших недругов, наговаривающих на нас какие-то небылицы. По совету Апполинария Петровича я шляпу держал в руке, что очень нравится султану. Владыка Востока старался расположить к себе, распрашивал о моей жизни, о семье. Узнав, что я женат,