AMERICAN’ец. Жизнь и удивительные приключения авантюриста графа Фёдора Ивановича Толстого - Дмитрий Миропольский

Старший сын Льва Александровича, нынешний обер-гофмаршал Александр Львович, унаследовал не только имя и состояние, но и душевную широту батюшки своего и щедрый обычай всё лето держать нараспашку двери дачи по Петергофской дороге.

Теперь лето пришло: столичный свет отъехал за город, расселился кругом Петергофа, и дачная жизнь у Нарышкина не замирала круглые сутки. Графское хлебосольство, а сверх того цыганский табор привлекали в имение множество гостей — среди которых оказались и кузены Толстые.

Фёдор Иванович, обходя гулянье благородной публики, повлёк Фёдора Петровича прямо к шатрам на лугу и быстро сыскал в таборе Пашеньку. Кроме новых сапожек он привёз ещё цветастый платок и серьги с браслетом. Увидав подарки, девушка рассмеялась.

— Были бы серьги, — сказала, — а уши найдутся!

Бросила сапожки одной подруге, украшения — другой и третьей, платком укрыла плечи…

— Благодарствуй, что не забыл, — шутливо поклонилась она графу. — Только если голубку рассердить, даже она клюнет. А ты стрельбой своей весь табор напугал, Пашеньку чуть жизни не лишил… Малой ценой откупиться хочешь, барин!

У Фёдора Ивановича бакенбарды встали дыбом. Он вперился в девушку взглядом и медленно расстегнул на груди мундир — одну пуговицу, вторую… Фёдор Петрович, памятуя про бешеный нрав кузена, оглянулся в поисках подмоги: если выкинет сейчас Фёдор Иванович неудачное коленце — богатырство его не спасёт, слишком уж много цыган кругом. Поди, обоим достанется…

…но кузен сунул руку за пазуху и вытащил оттуда подвеску на золотой цепочке, подняв повыше, чтобы её рассмотреть можно было. Перед глазами Пашеньки раскачивался диковинный золотой зверь тонкой работы, осыпанный бриллиантами. Лучи солнца играли на гранях драгоценных камней. Цыгане приблизились, разглядывая искрящуюся невидаль, и Пашенька замерла в изумлении. Толстой усмехнулся.

— Это броненосец американский, — сказал он, — армадилло по-тамошнему. Нравится?

— Но откуда?.. — негромко поинтересовался Фёдор Петрович: уж ему-то было ведомо, что кузен беден, как церковная крыса.

— У Саши Нарышкина в карты выиграл, — небрежно бросил Фёдор Иванович, не сводя с цыганки глаз, и повторил: — Так что же, нравится? Этого довольно будет?

Девушка подставила ладони, сложенные лодочкой. Граф отпустил цепочку, и подвеска с тихим звяком упала Пашеньке в руки.

— Квиты, — сказала цыганка.

— Тогда поехали со мной! — вдруг выпалил Фёдор Иванович, но Пашенька медленно покачала головой, тоже без отрыва глядя ему в глаза:

— Это мы запрошлое квиты. А Пашенька дороже стоит!

Тут среди цыган сделалось движение. Они расступились, и вперёд вышел барон в сюртуке с большими серебряными пуговицами.

— Не серчай на неё, барин, — склонив седую голову, обратился он к Фёдору Ивановичу. — Мы люди бедные, обхождению не учены. Как думаем, так и говорим.

Граф перевёл на старика тяжёлый взгляд.

— Скажи, сколько денег надобно, чтобы ты её из табора отпустил.

— Я её не держу, — ответил цыган. — Пашенька — птица вольная. Пусть сама скажет.

— Говори, сколько! — потребовал Фёдор Иванович, снова поворотясь к юной цыганке, и она снова рассмеялась ему в лицо:

— А сколько не жалко. Да помни, что золото рядом с медью не лежит! Будет мало — не поеду с тобой.

Зрачки графа сузились, кровь отхлынула от щёк; он ударил кулаком в ладонь и хрипло проговорил:

— Много будет. Много!

Фёдор Иванович круто развернулся на каблуках, выворотив траву с корнями, и зашагал прочь. Фёдор Петрович поспешил следом…

…а когда извозчик на лёгких дрожках вёз их обратно в Петербург, увещевал мрачно молчавшего кузена:

— Не зря говорят, что колдуньи они все. Вот и эта тебя приворожила. — Он передразнил: — Поехали со мной, поехали со мной… Да ты, братец, умом тронулся! Что за водевиль — влюбиться в цыганку?! И на что она тебе? То есть я, конечно, понимаю… Но надолго ли? На день, два, на неделю? И за это большие деньги платить?.. Ладно, тоже понять можно. Красивая она до невероятия. Но деньги откуда?

— Выиграю, — буркнул Фёдор Иванович, глядя в сторону. — Буду играть и выиграю. Сказал — много, значит, много! А ты мне портрет её напиши. Сможешь?

Фёдор Петрович почёл за благо не прекословить и обещал постараться.

В таборе тем временем барон и Максим, отец Пашеньки, выговаривали ей за безрассудство:

— О себе не думаешь — о нас подумай! Грозу накликать хочешь? И всё тебе забава! Держалась бы ты от господ подальше — всем бы спокойнее было. Жили бы и жили, как у Христа за пазухой. Где ещё такое место для табора сыскать, коли погонят нас отсюда? Барорай Нарышкин слово молвит — никто больше во всём Петербурге не приютит, до самой Москвы кочевать придётся, если не дальше… Забыла уже, как собаками нас по пути травили? Как наши кибитки жгли, как деньги последние отнимали — забыла? Жить хорошо привыкла? Э-эх… Одного раздразнила, другого… Хватит! Раз уж нашлись на тебя охотники — сама виновата, теперь выбирать придётся.

— Свой покой за Пашенькину жизнь купить хотите?! — Щёки девушки вспыхнули, а тонкие ноздри затрепетали от ярости. — И кого же из двоих мне выбрать?

Максим угрюмо потискал гитару, с которой не расставался.

— Молодого не надо, — процедил он сквозь зубы. — Нет у него денег, а бедный — хуже вора.

Седой цыган возразил:

— Из лоскутков одеяло шьётся. Сегодня бедный, завтра наследство получит или чин хороший. Правда твоя, у генерала денег много. Только слышал я, что уедет он скоро, за дальние моря уйдёт. А Пашенька здесь останется, но в табор ей дороги уже не будет.

Девушка слушала, переводя презрительный взгляд с отца на барона, и грызла сорванную травинку. Посудачив с Максимом так и эдак, старик спросил её:

— Ну, а ты-то что думаешь?

— Не ваша печаль! — Пашенька выплюнула травинку и, взметнув юбки, прошлась колесом. Встала на ноги, откинула со лба густые волосы, развела волнами руки в стороны и без всякой музыки пошла в танце прочь от мужчин. А отойдя подальше, обернулась и крикнула: — Сама решать буду!

Разговор у британского посланника, случившийся белой июньской ночью, заставил Николая Петровича Резанова поторопиться с одним немаловажным делом…

…и спустя несколько дней он вернулся на Английскую набережную: здесь, кроме здания Министерства иностранных дел, в линию с жилищами сэра Джона Уоррена, заговорщицы Ольги Жеребцовой и вездесущего Александра Львовича Нарышкина располагался ещё особняк дважды тёзки обер-прокурора — Николая Петровича Румянцева.

Граф Румянцев прекрасно ладил с Резановым, порой оказывал ему покровительство и принимал живейшее участие в подготовке кругосветной экспедиции, поскольку одновременно был директором Департамента водяных коммуникаций и возглавлял Министерство коммерции. Кому, как не ему, радеть за морской поход в Русскую Америку для оживления торговли?! Крузенштерн успехом своего прожекта во многом обязан был поддержке Румянцева и запискам графа на высочайшее имя. Ходил слух, что мысль о назначении овдовевшего обер-прокурора в спутники Крузенштерну тоже подсказана государю именно Румянцевым. Вот к нему-то и приехал нынче Резанов.