Фамильные ценности, или Возврату не подлежит - Олег Рой

– Давай, пигалица, забирайся сбоку, а то нешто рядом потопаешь? – Михаил в извозчичьем картузе и длинном выцветшем армяке казался совсем незнакомым дядькой.

Привалов – тоже в армяке, только поновее – покосился на Матвеева и одобрительно улыбнулся: до чего же расторопен и хваток, вон как кнутом щелкает, заправский ломовой извозчик. Да уж, с таким помощником не пропадешь!

В чистых стеклах остоженского особняка играло закатное солнце, и казалось: в оставленных – навсегда! навсегда? навсегда! – комнатах бьется яростное неукротимое пламя. Неукротимое? Нет-нет, сейчас, сейчас загремят пожарные телеги, бравый брандмайор станет зычно выкрикивать команды, из сверкающих красной медью брандспойтных носов ударят жесткие, неотвратимые водяные струи – и жадный, плюющийся искрами огонь отступит, стихнет, пропадет. И надо будет только отмыть почерневшие от копоти стены, побелить, развесить новые веселые занавески – и можно жить дальше, лишь мельком, поеживаясь, вспоминая налетавшую когда-то беду. Или не вспоминать: спаслись, победили, отогнали – и нет ее! Нигде и никогда! Нет и не было!

Но не дудел пожарный рожок, не кричал зычно усатый брандмайор в блестящей каске – да и брандмайора никакого не было. Совсем не было. Потому что это пламя ни из какого брандспойта не потушить. Р-революция! Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем! Господи, страшно-то как, спаси и сохрани!

За полуоткрытой парадной дверью Аркадия увидала забытую в прихожей куклу. Девочка метнулась в дом, стараясь не глядеть по сторонам – внутри все было как всегда: ажурная каслинского литья корзинка для зонтиков, красного дерева трюмо с подносом для визитных карточек, бархатная штора на двери в гостиную – схватила куклу и, прижав к самому сердцу, опрометью кинулась назад.

Она давно уже не играла в куклы – ну разве что совсем-совсем редко, все-таки большая уже, гимназистка – но как бросить свою Дашу? В магазине кукла именовалась Долли, но круглое, румяное, лупоглазое лицо ее так не вязалось с французским именем, что уже через неделю Долли стала Дашей. А потом Аркадия решила помыть ей голову, и вместо блестящих белокурых локонов, уложенных в сложную «бальную» прическу, на Дашиной голове образовалась серая комковатая пакля. Просто чучело какое-то! «Кукольный доктор», а именно так было написано на вывеске над мастерской, куда Аркадию вместе с «чучелом» отвезла Зинаида Модестовна, приклеил Даше-Долли другой парик – с двумя симпатичными смешными косичками, и кукла окончательно стала Дашей. Разве бывает Долли с крестьянскими косичками? Конечно, Даша. Своя, родная. И разве можно ее было оставить в «горящем» доме?

Впрочем, Аркадию никто не остановил, не одернул. Дед кивнул, бабушка Зина всхлипнула беззвучно.

Благословясь, тронулись.

Ехали сторожась, избегая шумных «прешпектов» и площадей. Но все равно было страшно. Часто встречались пьяные – р-революционэры! – на отворотах шинелей и грязных поддевок красовались кумачовые банты, уже изрядно обвисшие. У некоторых «р-революционэров» из-за плеча торчала винтовка. Аркадия только крепче прижимала к себе Дашу – та словно согревала ее, успокаивала. В горле почему-то першило, как будто что-то где-то и впрямь горело.

– Провиантские склады, похоже, громят, – буркнул Михаил.

Провиантские – дед говорил «Интендантские» – склады располагались совсем недалеко от их дома на Крымской площади. Иногда Аркадия с бабушкой Зиной ходили в ту сторону гулять. Она помнила гладкие бледно-серые стены с редкими, наглухо закрытыми окнами – разве можно такие «громить»? Туда же и войти-то не войдешь… Как странно… Странно и страшно.

Откуда-то с соседней улицы донеслось нестройное пение: «…мы разрушим до основанья, а затем мы наш, мы новый мир построим…» – и затихло в стороне.

Никто не знал, что – и, главное, когда – начнут строить «товар-рищи р-революционэр-ры», но разрушали они основательно, рьяно, всласть, с каким-то жадным остервенением.

Один из «разрушителей» – с черным не то от грязи, не то от недельной щетины лицом, в расхристанной – на плечах топорщились лохмотья из-под вырванных «с мясом» погон – шинели и замызганных сапогах – остановился, пошатываясь, задел локтем афишную тумбу, хрипло выругался. Зинаида Модестовна, не терпевшая расхлябанности, тем более не допускавшая в своем присутствии сквернословия – дворнику частенько от нее доставалось за «безобразия» – сейчас только покрепче прижала к себе дрожащую внучку. Шинель распахнулась еще шире, солдат покопался под ней, хмыкнул, из-под шинели на тумбу зажурчала невидимая в сумеречной полутьме струя – и вдруг саданул прикладом в соседнее окно. Стекла обрушились по стене бледно сверкающим водопадом, а он ткнул грязным носом сапога в груду осколков и хрипло захохотал. Смех был больше похож на уханье филина – Аркадии вспомнилось, как на даче, в ближнем лесу каждый вечер что-то ухало, и дядя Миша говорил, что это филин вылетает на охоту.

«Солдат», пошатываясь, подскочил к телеге и потащил к себе один из мешков. Михаил что-то заорал непонятное Аркадии, но Зинаида Модестовна неодобрительно покачала головой, и он взмахнул кнутом. Нападавший попытался отскочить, Привалов выставил ногу – и незадачливый грабитель грохнулся о мостовую, нещадно ругаясь. Пока он, поскальзываясь, шатаясь и падая, пытался подняться, они были уже далеко.

Когда телега, громыхая по булыжникам, подъехала к дому «купца третьей гильдии», стояла уже глубокая ночь. Мешки, свертки и прочее имущество особо разбирать не стали, разгрузили телегу, свалив все кучей в углу дальней от входа спальни. Михаил вывел лошадь со двора, буркнул через плечо:

– Только подводу отгоню и сразу назад. Вернуть надоть, а то неловко, да и найти могут, – и уехал.

Люба сноровисто вздула самовар, шмыгающая носом – не то от простуды, не то с расстройства – Анюта собрала на стол немудрящую снедь.

Уснули все, поужинав на скорую руку, как убитые, но спали беспокойно и недолго. Поднялись до рассвета, по осеннему времени, впрочем, позднему. Начали обживаться: Приваловы на первом этаже, Матвеевы перебрались на второй – опустевший.

Мануфактурная лавка с «парижскими» товарами тоже стояла нарасхлебень – пусто, только перекошенная дверь на стылом октябрьском ветру хлопает. «Купец третьей гильдии» сгинул куда-то, пока Аркадий Владимирович ездил в Петроград.

– На Кубань вроде, говорил, подадимся, там посытнее должно быть, и родня какая-никакая вроде имеется, – пояснил, пожимая плечом, Михаил. – Да и то, посытнее. Жена-то у него и впрямь хворая, чуть не ветром шатает, в чем душа держится. И дитенок маленький совсем, едва ходить начал. Тут бы они с голоду померли. Ну а там, глядишь…

– Ну на Кубань так на Кубань, – покачал головой Привалов. – Коли вернутся, мы, само собой, комнаты их освободим, а пока что… Да и вряд ли вернутся. Времена-то смутные. Может, и убили по дороге. Ну, авось! Бог милостив! Живые ж души, жалко. Да только нам теперь главное – свои уберечь.