Фамильные ценности, или Возврату не подлежит - Олег Рой

Аркадия помогала Любаше и Анюте готовить обед, Зинаида Модестовна разбирала на стопки привезенную с собой одежду: свою, внучкину, Аркадия Владимировича. Парадный сюртук тонкого, шелковистого голубовато-серого сукна положили, должно быть, по ошибке: куда его теперь носить-то? Да и придется ли хоть когда-то еще надеть такое? Но память, память… Она бережно, едва сдерживая слезы, сложила «память о прошлой жизни» – и вздрогнула: в дверях стоял высокий осанистый мужчина. Вроде бы смутно знакомый – но в скудном свете лица было не различить, да и кто сюда может добраться? Все знакомые остались там, в «прошлой» жизни, никому они ничего не сообщали, некому визиты наносить.

А значит…

Сердце облилось холодным страхом.

– Кого изволите… – Голос ее предательски дрогнул, осекся, не давая договорить.

– Что ты, Зина? – «Незнакомец» шагнул в комнату. – Напугал я тебя?

– Святые угодники! – Она всплеснула руками и осторожно, точно опасаясь, что видение исчезнет, коснулась лица мужа. Без бороды и усов лицо было каким-то голым и словно бы чужим.

– Ну что ты, право? – Аркадий Владимирович прижал к себе испуганную жену. – По-другому нельзя было. Слишком многие знают в лицо ювелира Привалова. А сейчас… Если уж даже ты меня не признала. – Он улыбнулся, но как-то печально.

– Так это все… надолго? – Зинаида Модестовна говорила тихо, едва слышно.

Он пожал плечами:

– Ну это нам неведомо. Коли ненадолго, так и сокрушаться не о чем: борода – не голова, отрастет. – Он усмехнулся, но все так же невесело.

Обедать сели за общим столом, без разделения на «бар» и прислугу. Какие уж теперь баре!

Люба немного смущалась, зато Анюта вовсю шепталась с заново обретенной подружкой, гордясь тем, что и ей есть чем похвастаться: у Аркадии гимназия, зато у Анюты жених есть! Самый настоящий! С соседней улицы, Степой зовут, шорник он, ну то есть помощник шорника. В прошлом году его на войну забрали, но не в пехоту, слава богу! Он же шорник, вот и взяли в кавалерийский обоз, в обозе же не убьют, правда? А когда германца победим, Степа вернется, и они сразу поженятся, вот святой истинный крест!

Зинаида Модестовна даже шикнула на разболтавшихся девчонок. И эдак довольно сурово шикнула-то: неприлично за столом шептаться. Да и рано еще внучке о женихах-то сплетничать, мала еще, нечего!

Привалов обвел глазами сидящих за столом:

– Сколько нам тут предстоит жить, никому не ведомо. Времена сами видите какие. Поэтому что бы ни случилось, кто бы что ни выспрашивал, запомните все крепко-накрепко. Мы из Тамбовской губернии. Михаил и Люба переехали в Москву раньше, снимали в этом доме комнаты. Купец-владелец сбежал, бросив дом. А мы, – он показал на себя, Зинаиду Модестовну и Аркадию, – бежали из-под Тамбова от голода и холода. Своего хозяйства у нас не было, а купить стало ничего нельзя, ни хлеба, ни дров. Вот мы и двинулись в Москву, к дальней родне. К вам. – Он повернулся к Матвеевым: – Михаил, тут и врать не придется, мастеровой человек, плотник и всякое прочее. Ну и я за мастерового сгожусь. И плотничать могу, и по металлу, само собой, и каменщик я не из последних. – Он хмыкнул, вспомнив некстати, как устраивал «сокровищницу». Ту самую «кубышку», хранилище припасенных «на черный день» ценностей. Надежное хранилище, настоящая пещера Али-Бабы. Впрочем, думать сейчас об этом нечего, не время и не место. – Может, и про ювелирное мастерство придется признаться, но пока – молчок. Все запомните мои слова, как «отче наш». И ты, Аркадия Сергеевна, язык за зубами держи, лишнего не болтай. И вообще не болтай, мало ли кто и что услышит. Недобрых людей вокруг… – Привалов вздохнул. – Времена смутные, опасные. Нам, главное дело, на глаза никому не попасться, внимания не привлечь.

Пять пар глаз глядели на Аркадия Владимировича с самым пристальным вниманием, какое только может быть, – понимали. Старая Прасковья выглядывала из-за двери и, как всегда, невнятно бубнила себе под нос всякие ужасы: бу-бу-бу, грядет Антихрист, бу-бу-бу, прячьтесь, люди добрые! И впервые ее дикие пророчества не казались глупыми и смешными.

Замаскироваться, затаиться, притвориться маленьким и незаметным, никому не интересным – это была единственная возможность спастись или хотя бы просто выжить, пересидеть страшные времена.

Хитро прищуренный картавый вождь придумал лозунг: грабь награбленное! И – кинулись! Все, что душеньке – даже у самого жадного жадюги есть ведь какая-то душа, хоть и скудная? – угодно, теперь стало доступно. Пойди и возьми!

Хочешь сапоги новые – разуй первого встречного, кто побогаче одет. Хочешь диван, «как у князей» – пожалуйста! Княжеские да графские дворцы в твоем распоряжении – бери, чего вздумается, никто тебе препятствовать не может. Экспроприация называется.

Надоело ютиться в двух темных комнатушках? Присмотри себе особняк, выгони хозяев, ведь наган, тем более винтовка – аргументы неоспоримые – и заселяйся в «буржуинские» хоромы. Будя, пожировали, теперь наше время!

Оставалось только молиться и надеяться, что сюда, на край московской географии, погромы и грабежи не докатятся. А если и докатятся, то кому придет в голову грабить бедняков?

Ремонтируя окраинный домишко, Аркадий Владимирович снаружи постарался оставить его в первозданной невзрачности – как будто предвидел грядущую бурю. На окна повесили блеклые ситцевые занавесочки, из-под которых выглядывал треснутый горшок с чахлой геранью – цветком рабочих окраин, наборные дубовые полы прикрыли домоткаными половичками, и не разберешь, дуб там али сосна самая дешевая. Крылечко немного расшатали, по торцам досок прошлись ручной пилой и дня два поливали теплой водой, куда щедро добавляли огородной земли – крепкие, солнечно сияющие доски моментально состарились, еще вчера новенькое крыльцо стало выглядеть ветхим от старости. Ну а заборчик и калитка и без того держались на честном слове: серая покосившаяся хлипкость, и ничего больше.

В общем, какой там «буржуйский» особняк! Так, убогий, одна радость, что двухэтажный, домишко бедных, почти нищих мещан, из тех, кто при «старом режиме» промышлял обедами вразнос и тому подобной мелочью. Ну или таких же, «вразнос» мастеровых, кому, акромя мелкой починки, никакой другой работы никогда не доставалось. Что с таких возьмешь?

Вообще-то «взять» было что. Кормились в основном тем, что удалось припасти: в подвале были припрятаны несколько мешков муки, картошки, здоровенная бутыль постного масла, соль (на нее, как будто это были деньги, меняли другие продукты, и не только продукты), керосин и всякое прочее. Страшно было, что придут, отыщут спрятанное и отнимут.

Время от времени в особнячок действительно заявлялись «экспроприаторы» – грубые, громогласные – искали «затаившихся буржуев», а главное – «буржуйские» богатства. Найти не получалось, что очень искателей сердило.

За пару царских червонцев Аркадий Владимирович раздобыл несколько серых справок с расплывающимися фиолетовыми печатями. Червонцев он в «сокровищнице» запас изрядно: одинаково безликие, они были самым безопасным «вложением». Справки, в общем, помогали. Хотя больше все-таки защищала явная невзрачность и внешняя убогость жилища. Таких, как они про себя рассказывали, переселенцев в Москве скопились тысячи и тысячи, все занятые только одной мыслью – как-то прокормиться.