Выжить в Сталинграде - Ганс Дибольд

Многие наши товарищи умерли так же неожиданно, когда мы уже думали, что опасность миновала. Смерть этих людей была не тяжела. Они свыклись со смертью и перестали ее бояться. Они не мучились и к тому же в момент смерти были не одиноки.

Йохен Клейн, любитель сладостей, как окрестил его приятель, адвокат и учитель в госпитале номер 2б, лежал теперь в отделении доктора Цимсена, и уже без своего друга. Йохен был почти не в состоянии ходить, у него практически не осталось мышц. Санитары силой вытаскивали его на солнце, но, когда его уносили назад, он плакал.

Лежавшие с ним в одной палате больные от нечего делать занимались резьбой, пользуясь вместо ножей осколками стекла. Особенно изобретательны они были в изготовлении картинок и надписей на своих начищенных до блеска алюминиевых котелках.

Один из них, правда, сделал весьма странную надпись. Его доставили к нам как врача и главу небольшой группы пленных из лагеря на противоположном берегу Волги. Русские — вероятно, в шутку — сказали им, что они возвращаются в Германию. Люди продолжали верить в это в течение нескольких недель, пока не осознали, что происходит на самом деле. Мало того, люди узнали, что их вожак вовсе не врач, а всего лишь фельдфебель медицинской службы. Но упрямство этого человека было не так-то легко сломить. Разоблачение нисколько его не смутило. На своем котелке он нацарапал: «Г. Хофер, фельдфебель медицинской службы, штурмфюрер СА. Сталинград, лето 1943 года».

Непонятно, кого он хотел впечатлить этой надписью. Мы относились к нему настороженно и пытались восстановить его физические силы. Когда Хофер поправился, он стал вести себя как все.

Во время ежедневных обходов я каждый раз осматривал больных. Из тифозного я шел в терапевтическое отделение в третьем блоке, а оттуда в палаты с больными дизентерией, почечными заболеваниями и цингой.

В большой палате на втором этаже я консультировал врачей и осматривал больных, а потом отправлялся на доклад к начальнику госпиталя. Я высказывал свои пожелания, говорил о недостатках. Потом мы обсуждали дальнейшие планы. Доктор Хаусман был энергичным человеком и делал все, что мог, не жалея сил ради больных.

Я часто заставал доктора Хаусмана и его главного диетолога, доктора Кранца, сидящими над графиками, колонками и таблицами. Им было трудно представить русским конкретные доказательства того, насколько недостаточно питание наших больных. Рацион был рассчитан на здоровых, сильных рабочих применительно к климату и местной пище.

Рацион не был рассчитан на больных или выздоравливающих, которые страдали кишечными расстройствами.

Доктор Хаусман говорил русским: «Вы лишь немного оттягиваете смерть. Вы даете так мало, что больные неизбежно умрут. Следовательно, вы лишь зря тратите еду. Удвойте рацион, люди перестанут умирать, а вы получите здоровую рабочую силу».

В подтверждение Хаусман приводил цифры и показывал графики. Русские отвечали: «Все это верно. Но сейчас мы не можем ничего изменить. Подождите. Будет лучше, скоро мы получим лимиты».

Время от времени я, вместе с доктором Кранцем, ходил на кухню посмотреть, как обстоят дела с калориями, и обсудить, что можно сделать для больных с расстройствами кишечника. Доктор Кранц составил таблицу, где было указано, сколько калорий должны ежедневно получать больные и сколько они получали на самом деле. Кривая выписывала немыслимые зигзаги. Иногда мы получали больше, чем нужно, но чаще калорий катастрофически не хватало. В среднем обеспечение калориями было неудовлетворительным. Русские во всем обвиняли транспорт и трудности с доставкой и каждый раз обнадеживали нас скорым выделением десятого лимита.

Нам было нелегко составлять диету для больных с кишечными расстройствами. Еду для них готовил специально выделенный повар. У него была для этого отдельная плита. Доктор Кранц выделял ему особый рацион, или, как говорили русские и наши пленные, особые продукты. Мы размалывали просо, прежде чем давать его этим больным, потому что цельные зерна, как выражались больные, «проходили насквозь».

Доктор Кранц был добр, но суров. Он не колеблясь мог ударить подчиненного, если этот упрямый здоровый болван не желал выполнять свои обязанности. Доктор Кранц был не единственный, кто считал, что в некоторых ситуациях исполнения приказа можно добиваться и силой. Он говорил: «Неподчинение приказам может стоить нам сотен жизней». В принципе он был прав, хотя я испытывал чувство стыда, видя, как взрослые люди начинают добросовестно работать, только получив добрую затрещину. Я этого не одобрял, а русские прямо запрещали.

Люди, лишенные духа товарищества, представляют собой смертельную опасность, прежде всего для самых слабых больных, которые не могут сами о себе позаботиться. Именно ради них доктор Кранц взял на себя неприятную обязанность понуждать к труду бездельников. Правда, в этом отношении Кранц скорее походил на отца, наказывающего своих непослушных детей. В своей строгости доктор Кранц был беспристрастен. Однажды досталось даже доктору Маркштейну, когда тот опоздал на лекцию, выказав неуважение к собравшимся. Доктор Кранц встретил его у входа и буквально за шиворот втащил в комнату, сказав: «У меня просто руки чешутся!»

При этом доктор Кранц и сам был не вполне здоров. Кроме того, он постоянно тревожился за ежедневное снабжение больных продовольствием. Естественно, иногда у него не выдерживали нервы, и он срывался. Иногда он набрасывался на человека, который даже не понимал, что произошло и чем он, собственно, провинился.

Однажды утром, придя к доктору Кранцу, я пожаловался, что больным дизентерией снова дали неразмолотое просо. Состояние некоторых больных было таким тяжелым, что я опасался, как бы они не умерли. Доктор Кранц побледнел, сдвинул на затылок фуражку и сказал: «Немедленно идем на кухню!»

Мы прошли мимо трех полевых кухонь, стоявших в зале, и подошли к плите, где готовились диетические продукты. Рядом с плитой стоял повар Ш., очень добросовестный повар, которого привел с собой сам доктор Кранц. Ш. увидел своего начальника и покровителя и радостно приподнял брови: «Добрый день…» Это было все, что он успел сказать. Доктор Кранц поднял с пола полено и с такой силой ударил повара по спине, что тот упал. «Я тебя отучу убивать моих больных!»

Мне было очень неприятно это видеть, но я прекрасно понимал доктора Кранца. Из всех пленных самыми упитанными были повара, являя собой сытость и довольство жизнью. Конечно, работа у них была тяжелая, но пленные относились к ним без особых симпатий, и повара, вероятно, думали: «Живем один раз. Кто знает, что будет завтра».

Но здоровому и сильному Ш. ни в коем случае нельзя было позволить пренебрегать своими обязанностями, подвергая опасности больных, судьба которых была у него в руках.

Позже мы установили небольшие железные печки в дизентерийном отделении. Они использовались для отопления и подогревания пищи, что позволило улучшить условия и качество питания этих тяжелых больных.

Когда мы стали получать рис, весь он пошел на приготовление еды для больных дизентерией. Мы, как говорили русские, «маневрировали». Конечно, другим больным рис тоже был необходим для облегчения пищеварения. Они тоже время от времени страдали от поноса. Но мы поступали как человек, у которого слишком короткое одеяло. Он то укрывает голову, то ноги, но никогда не может укрыться целиком.