Истинная жизнь Севастьяна Найта - Владимир Набоков

Я посмотрел на него с внезапно пробудившимся интересом.

— Позвольте, — сказал я, — это наводит меня на мысль…

— Да, — сказал он, — если вам нужна помощь, хоггрошая кожа, cigarette-étuis[63], ремни, совет, пеггрчатки для бокса…

— Пятое и, может быть, первое, — сказал я.

Он взял свой котелок, лежавший на лавке подле него, аккуратно надел его (причем его адамово яблоко заходило вверх-вниз), а потом с сияющей улыбкой, быстрым движением снял его, приветствуя меня.

— Мое имя Зильбегрманн, — сказал он, протянув руку. Я пожал ее и в свою очередь назвал себя.

— Но это не английское! — воскликнул он, шлепнув себя по колену. — Это грусское! Гаврит пагрусски? Я знаю немногие дгругие слова… пождите… Да! Ку-коль-ка.

Он умолк на минуту. Я обдумывал идею, которую он мне подал. Не обратиться ли в частное сыскное агентство? Что, если человечек этот и сам мог бы мне помочь?

— Риба! — вскричал он. — Вот дгругое. Фиш, так? и… Да. Бграт, милий бграт[64].

— Мне пришло в голову, — сказал я, — что если бы я описал вам свое затруднительное положение, то может быть…

— Но это всё, — сказал он со вздохом. — Я говорю (он опять стал загибать пальцы) литовский, немецкий, английский, фгранцузский (и опять остался большой). Забыл пагрусски. Весь! Совсем!

— Не могли бы вы… — начал я.

— Все, что угодно, — сказал он, — кожаные поясы, кошельки, записьменные книжки, рекоммендации.

— Рекомендации, — сказал я. — Видите ли, я пытаюсь отыскать одного человека… русскую даму, которую я никогда не видел и имени которой не знаю. Знаю только, что она какое-то время жила в одной гостинице в Блауберге.

— А-а, хогрошее место, — сказал г. Зильберман, — очень хогрошее, — и опустил кончики губ с выражением важного одобрения. — Хогрошая вода, пгроменад, казино. Что вы хотите мне вам сделать?

— Ну, сначала, — сказал я, — я хотел бы знать, что в таких случаях можно сделать.

— Лучше вы оставьте ее, — быстро проговорил г. Зильберман.

Потом он подался головой вперед и его пушистые брови пришли в движение.

— Забудьте ее, — сказал он. — Бгросьте ее из вашей головы. Это без полезно, не без опасно.

Он смахнул что-то с моей штанины, кивнул и откинулся назад.

— Не в том дело, — сказал я. — Вопрос тут «как», а не «зачем».

— Каждый как имеет свой зачем, — сказал г. Зильберман. — Вы находите, находили ее фигугру, кагртину и теперь хотите находить ее саму сами? Это не есть любовь. Пфах! Повегрхность!

— Да нет же, — воскликнул я, — совсем не то. Я понятия не имею, как она выглядит. Но, видите ли, брат мой умер, и он ее любил, и я хочу, чтобы она мне о нем рассказала. Все это довольно просто.

— Печально! — сказал г. Зильберман и покачал головой.

— Я хочу написать о нем книгу, — продолжал я, — и мне интересна всякая подробность его жизни.

— Что в нем болело? — хрипло спросил г. Зильберман.

— Сердце, — ответил я.

— Сегрдце! Плохо. Очень много предупреждений, очень много… генегральных… генегральных…

— …репетиций смерти. Да, это так.

— Да. А сколько лет?

— Тридцать шесть. Он писал книги, под именем своей матери. Найт. Севастьян Найт.

— Запишите здесь, — сказал г. Зильберман, подав мне чрезвычайно изящную новую записную книжку, в которую вставлялся прелестный серебряный карандашик. С трык-трыкающим звуком он аккуратно вырвал страничку, положил ее в карман и отдал мне книжку.

— Вам нгравится, нет? — сказал он с искательной улыбкой. — Позвольте вам маленький презент.

— Это очень мило, но право… — сказал я.

— Ничего, ничего, — сказал он, махнув рукой. — Итак, что вы хотите?

— Я хочу, — ответил я, — иметь полный список всех, кто стоял в отеле «Бомонт» в июне 1929 года. Мне также желательно иметь некоторые сведения о том, кто они, по крайней мере женщины. Мне нужны их адреса. Мне нужно удостовериться, что под иностранным именем не скрывается русская. После этого я выберу наиболее вероятную или вероятные из них и ——

— …и попытайтесь их найти, — сказал г. Зильберман, кивая. — Хогрошо! Очень хогрошо! Я имел, имею всех отельегров вот здесь (он показал свою ладонь), и это будет легко. Ваш адрес, пожалуйста.

Он достал другую записную книжку, на этот раз очень потрепанную, из которой вываливались, как осенние листья, некоторые странички, исписанные вдоль и поперек. Я сказал еще, что буду безвыездно ждать его в Страсбурге.

— Пятница, — сказал он. — В шесть часов пунктуально.

После чего удивительный этот человечек откинулся назад, сложил руки на груди и закрыл глаза, словно конченое дело положило конец и нашему разговору. Его лысое чело исследовала муха, но он не пошевелился. Он дремал до самого Страсбурга. Там мы расстались.

— Но послушайте, — сказал я, когда мы пожали друг другу руки. — Вы должны назвать мне свой гонорар… То есть я готов заплатить, сколько вы найдете нужным… И может быть, требуется какой-то аванс…

— Вы мне пришлете свою книгу, — сказал он, поднимая свой толстенький палец. — И заплатите за возможные передегржки, — прибавил он вполголоса. — Ггразумеется!

Так я получил список из сорока двух имен, среди которых Севастьяново (С. Найт, Дуб. — Парк. 36, Лондон, Ю. 3.) казалось до странности милым и неведомо как сюда попавшим. Я был поражен (приятно) тем, что к именам были присовокуплены и все адреса: Зильберман скороговоркой пояснил, что люди в Блауберге часто умирают. Из сорока одного незнакомца целых тридцать семь были «вне вопроса», как он выразился. Правда, у трех из них (незамужних женщин) были русские имена, но одна была немка, а другая эльзаска: они часто останавливались в этой гостинице. Могли быть некоторые сомнения по поводу барышни, которую звали Вера Разин; однако Зильберман узнал наверное, что она француженка и к тому же танцовщица на содержании одного страсбургского банкира. Была еще чета пожилых поляков, но их мы отсеяли без дальних слов. Все прочие в этой группе «вне вопроса», т. е. тридцать одно лицо, состояли из двадцати взрослых мужчин, из коих только восемь были женаты или, во всяком случае, приехали с женами (Эмма, Хильдегард, Полина и т. д.), и Зильберман заверял меня, что все они были особы пожилые, почтенные и уж никак не русские.

Таким образом, оставалось четыре имени.