Под маской моего мужа - Янка Рам

— Эй… эй… — бормочет Рита, отклоняясь подальше от него. — Спокойно.

— Рита, возьми мой телефон и принеси мне.

Она неуверенно мнётся.

— Быстро!! — рявкаю я.

— Делай, — распоряжается Дамир.

Рита цокает ко мне и осторожно протягивает телефон с паническим вопросом в глазах.

— А теперь нахуй отсюда! — рявкаю снова.

Быстро стуча каблуками, сбегает в сторону парковки.

— Ты чо творишь? — сипит Дамир.

— Я тебе показываю, Дамир, что все смертны. И твоя смерть очень близко… Ты не успеешь воспользоваться всем тем, что купил, продав Леру. Подумай ещё раз… Не топи свою дочь.

— Ты мне это говоришь, купленный мальчик?!

— А… да…

Достаю карту, на которую он перевёл мне бабки.

— Я наш договор тоже расторгаю. В одностороннем порядке. Бабки твои возвращаю.

Швыряю ему под ноги карту.

— Ты труп.

— Глупо угрожать тому, кто в тебя целится.

— Выстрелить здесь — безумие!

— Возможно, — опускаю я ствол.

— Мои люди тебя найдут.

— Не с тем воюешь, Дамир. Пока ты будешь целиться в меня, твой человек будет целиться тебе в затылок. Возможно, я единственный, кто знает твою «крысу».

— Ты блефуешь!

— А если нет?

— Говори.

— Только после тебя. Скажи правду Лере. Про Георга. Про ваш договор. Про наш договор. Пусть у неё будет право решать.

Вижу, как он тихо бесится от ярости и бессилия.

— Это невозможно.

— Согласен, дилемма непростая. Быть живым, но нищим или состоятельным, но мёртвым. Но если правда будет озвучена Лере, я сяду на детектор, и ты убедишься, что я не вру. Ты выживешь… Счёт у тебя на дни.

— Нет! — взрывается он. — Приблизишься к Лере — тебя положат.

— Тогда всё, что ты делаешь — глупая дешёвая агония, Дамир. Потому что следом за мной тут же ляжешь и ты от своей «крыски».

Убираю ствол за пояс и спокойно ухожу. Теперь ему надо хорошо подумать, прежде чем заказывать меня. И у меня точно есть несколько дней.

— Шампанское… — ставят на столик между нами поднос с бокалами.

Наша ложа сама лучшая — губернаторская. Третьего звонка ещё не было… Забираю с подноса бокал, проваливаюсь в мягкое кресло. Вот и третий звонок. Свет в зале гаснет. С удовольствием бы выпила пару бокалов, чтобы отпустил этот изматывающий спазм ужаса в животе, но мне нельзя. Только немного пробую, чтобы составить компанию Георгу. Я благодарна ему за попытки отвлечь меня от всего, что навалилось за последние дни. На автомате открываю сумочку, чтобы выключить телефон на время спектакля. Но он выключен и так…

Отец обещал мне, что не убьёт его. Я не знаю, верить или нет. Я даже не могу договориться с собой — заслуживает он смерти или нет. Потому что из них двух — моего ребёнка и моего бывшего мужа, я выберу, конечно же, ребёнка. И если Роман — угроза для него… Но я надеюсь, что отец решит вопрос с заказчиком, и я перестану быть мишенью. Пусть катится к чёрту живым и здоровым этот ублюдок. Да, я не хочу, чтобы отец моего ребёнка был убит.

— Лерочка… Остановись.

— Что?

Ощущаю, что на моём лице опять страдательная судорога. Господи…

— Переключись. Другого варианта у тебя нет. Всё. Этого человека больше нет в твоей жизни.

— На этого мне плевать. Я оплакиваю другого, Георг. Которого выдумала.

— Он того не стоит.

— Тот, которого я выдумала — стоит, Георг. Я его люблю…

— Отформатируй себя. Тебе станет легче.

— Ты смог отформатировать себя, когда умерла мама?

— Туше… Но я пытался. И делаю это сейчас. Попытайся и ты.

— Да. В этом ты прав. Надо постараться.

Постараться отформатировать душу. Тело уже не отформатируешь. Там мой ребёнок. НАШ ребёнок. В животе в это же мгновение словно зарождается второе сердце. И судорога, что не отпускала всё это время, вдруг расслабляется и превращается в горячий пульс. Моё тело ведёт себя по-новому. Я так мечтала разделить это с Романом! Увы…

Я буду мамой… Остальное всё надо форматировать. Георг прав.

— Ты прав… Давай смотреть спектакль.

— Всё будет хорошо.

Неожиданно он сжимает мою кисть. И держит. И я опять сожалею, что это не мой отец. Но… наверное, когда ты любил очень сильно женщину, то её дети тоже становятся тебе родными хоть немного. Я уверена, что дети моего любимого мужчины стали бы мне дорогими, и я бы не бросила их в сложной ситуации. Благодарно сжимаю руку Георга в ответ. Но тревога всё-таки не отпускает.

— Он же не убьёт его?

— Уверен, что нет. Не беспокойся.

Спектакль прекрасный, но внутри меня слишком много моих личных чувств, чтобы попасться на удочку актёров и погрузиться в их мирок, который разворачивается на сцене. Начинаю терять нить сюжета. Боковым зрением вижу, как вспыхивает на столике экран телефона Георга. Скашиваю на него глаза. «Дамир».

Дамир — это для меня сейчас «Роман». Они где-то вместе. И сердце моё пульсирует в болевых оглушающих ощущениях. «Пусть все выживут» — это моя молитва.

Георг долго смотрит на экран, но трубку не берёт. Вызов отключается. Экран вспыхивает смской. Дотягивается, хмуро смотрит.

— Я на минуту…

Встаёт, уходит из лоджии. Вышел — значит, хочет перезвонить. Повинуясь непреодолимому чувству, я тоже тихонечко встаю и подхожу к тяжёлым портьерам, замирая у приоткрытой двери.

— Слушаю, Дамир… — доносится до меня голос Георга. — Что?.. Ушёл?.. Угрожал?! Ей угрожал?? Аа… — пренебрежительно. — Короче, Дамир… Вот это всё — твоя инициатива, твои люди и твои проблемы. Решай! Я решаю только проблемы Леры и свои. Единственная поправка в наш договор — это переписанное на неё завещание. Всё… Нет! Завещание на внуков мне уже неинтересно. Если ты заказан, то… Нет. Завтра поговорим. Завтра, я сказал!

С колотящимся сердцем сбегаю, падаю обратно на кресло. Параллельно крутятся две фразы. Первая — «ушёл и угрожал», вторая — «завещание на внуков». Это что за херня новая?! Почему Георг говорит об этом? Требует!

С раздражением делаю глоток из бокала, пытаясь унять адреналин.

«Решаю проблемы Леры». Насколько?! Что происходит? О чём был разговор? Спросить Георга напрямую? Неудобно… Я же подслушивала. Чёрт… Чёрт!!!

Через несколько мгновений он возвращается. Краем глаза вижу поперечную недовольную морщинку между его бровей.

У отца спросить? Из них двоих, как это ни дико, я в разы больше доверяю Георгу. Как это странно, когда за пару суток абсолютно чужой тебе человек становится единственной защитой и опорой.