Русские уроки истории - Дмитрий Евгеньевич Куликов

позитивно определило платоновское благо — идеальное основание государства. Проект христианского государства разворачивался прежде всего в Византии.

Техническая демократия

Кризис католической веры на Западе, её вытеснение в конечном счёте светской верой (вполне сочетаемой как с контр-религией атеизма, так и с многообразным сектантством, оккультизмом и новым язычеством) может создать иллюзию возможности возвращения к греко-римской, дохристианской модели демократии. Таковы были иллюзии Великой французской революции, Американской революции.

Участники и наследники этой последней воспроизвели сущностное рабство как обязательный элемент своей демократии. Продержалась система в этом виде недолго (с 70-х годов XVIII века до 60-х годов XIX века, почти как советская власть). Потом сущностное рабство по экономическим причинам пришлось заменить техническим модернизированным рабством капитализма, когда раб содержит себя сам, у него есть «свобода» выбора хозяина и хозяин не должен заботиться о нём.

Граждане — те, кто обладает правом избирать, — составляли от силы десятую часть населения. Модернизированное капиталом рабовладельческое общество создало трудовой наём — сверхэффективный механизм господства и принудительного подчинения, замаскированного под добровольное. То, к чему стало можно принудить рабочего по найму, не идёт ни в какое сравнение с «объёмом» принуждения римского раба или крепостного крестьянина, рабом не являющегося по сути, поскольку своё пропитание он обеспечивает сам, а не получает от хозяина. Техническое рабство формально «свободных» людей стало в модернизированном капиталом обществе куда жёстче, чем сущностное рабство времён Древней Греции или Рима.

Маркс пытался выразить суть этого явления через понятия эксплуатации и отчуждения. Но прежде всего это «старые добрые» отношения и механизмы господства — принудительного подчинения, оставляющие собственно власть в узком кругу свободных хозяев, подчиняющихся добровольно решениям большинства или избранных лиц.

Однако государство не исчезло под натиском буржуазной демократии. Буржуазные революции западной ветви европейской цивилизации (Англия, Америка, Франция), определившие устройство западных государств, установили уже не сущностную демократию греко-римского типа, а демократию техническую, являющуюся приложением к техническому же централизованному государству, сложившемуся в период, предшествующий революциям. Выборность короля, который называется теперь президентом или премьер-министром, мало что меняет в жизни подавляющего большинства подданных. Они не отдают свою жизнь за «долю во власти», они платят налоги. Соответственно и получают они от государства только то, что можно «купить», а не «завоевать».

Монархия при этой технической демократии вообще может быть реставрирована, сохраниться как форма правления. Однако техническая демократия обеспечивает господство модернизированного капиталом общества над государством, фиксирует историческую победу общества (и города) над государством в их непрекращающейся борьбе. Сравнивая пред- и послереволюционные периоды, можно видеть, что аристократия боролась с государством, но всегда сама соглашалась стать государством как сословие, жёстко выделенная и отграниченная часть социума, нести неограниченную ответственность за власть. Для буржуазии неограниченная ответственность в принципе неприемлема. Буржуазия, победив государство, отказывается быть сословием, прячась за провозглашённую ею утопию всеобщего равенства, и тем самым отказывается быть государством, нести ответственность за власть. Она предпочла бы, чтобы социум самоорганизовался, а она бы его контролировала, управляла процессами в свою пользу, оставаясь за сценой. Правление перестаёт быть публичным, а государство сводится к административному аппарату, обеспечивающему принуждение и господство. Такое государство неустойчиво, оно не имеет собственных механизмов воспроизводства, ради которых создавалось в человеческой истории.

При технической демократии нестабильность государства становится организационным принципом, революция технологизируется и превращается в рутину. Такая техническая демократия есть, по существу, лишь узаконенная форма и рецепт систематического и легитимного (общественно приемлемого) осуществления государственных переворотов мирными, бескровными средствами. Точнее, то, что раньше было государственным переворотом, теперь становится регулярным перераспределением власти над свободными и господства над рабами в рамках правящего класса с неясными, размытыми, непубличными границами — ведь сословием он себя не признаёт.

Техническая демократия не имеет ничего общего с распределением «долей власти», которыми обладал римский или греческий гражданин. При сущностной демократии Древнего Рима выбиралось огромное число должностных лиц — магистратов. Они обладали несравненно большим объемом полномочий (вспомним, например, о трибунах, обладавших правом вето), чем представительные институты технического государства. Собственно, свободные с избирательным правом при технической демократии уже никакой собственной доли власти не имеют — их представляют, то есть считают недееспособными в отношении власти и прав. Рабов — рабочих — и других жителей, не прошедших ценз избирательного права (имущественный прежде всего, расовый, половой, возрастной), не представляет никто, поскольку институт семейной власти отца также сильно урезан или не распространяется на большинство этих лиц.

При этом граждан/подданных становится гораздо больше.

Вместо выборных магистратов, непосредственно осуществляющих власть, работает «государственный аппарат», обеспечивающий управление обществом. Его работники — формально не рабы (как и рабочие), но и они не свободны в социальном отношении. Они обладают властными полномочиями, но сама власть им не принадлежит. Они выступают от лица государства и народа — теперь недееспособных, то есть представительствуют, не будучи при этом ни народом, ни государством, в отличие от магистратов сущностной демократии. Такой государственный аппарат необходимо контролировать извне, и это становится самостоятельной проблемой воспроизводства власти, источником нестабильности государства. Римские же граждане свою свободу и свою власть обеспечивали сами, вне какого-либо внешнего контроля. Но «социальный объём» сущностной демократии по сравнению с империей несопоставимо мал.

Государство, подчинённое правящему классу в качестве орудия власти, теряет свою сущность и становится госаппаратом. Буржуазия, уклоняясь от сословной государственной ответственности, никогда не возьмётся контролировать этот аппарат. Напротив, она стремится его коррумпировать, приватизировать его властные возможности в интересах частного обогащения. Буржуазия находит себе символическое убежище в специально сконструированном символизме — нации, от чьего имени и действует. Нация должна обуздать народ и государство, поглотить их, удивительным образом возвращая общество к племенному, варварскому состоянию, имитируя его. В таком обществе утопией для подчинённого класса становится национализм, возвращающий давно забытые фигуры вождей. Правда, личная доблесть этих вождей весьма сомнительна по сравнению с вождями действительных исторических племён.

В империи — подлинном, универсальном, воспроизводящемся в истории государстве, не ограниченном нацией, — контроль со стороны центральной власти (императора, суверена) без опоры на сословия невозможен. Сословия входят в тело государства. И нуждаются в народной солидарности так же, как и суверен.

Христианское государство — от которого исторически произошли современные западные страны, что бы они ни заявляли в своих идеологических программах, — брало на себя обязательство обеспечивать идеальную свободу граждан/подданных в общении с Богом в обмен на действительную передачу власти от общества — группы граждан, распределяющих власть между собой, при сущностной демократии — государству. Разумеется, буржуазное техническое государство, сведённое к инструменту господства и само подчинённое непубличной политической монополии капитала (это и есть капитализм как общественный строй), уже не может быть христианским и открыто антиклерикально.

Техническая демократия, сочленённая с техническим государством, созданная в конце XVIII века