Я люблю тебя, прощай - Синтия Роджерсон

Черт! Теперь она плачет!

– Проваливай! – снова ору я. Как мальчишка, которого обидели. Себя я ненавижу, а ее – еще больше.

Аня ставит недопитый стакан на стол и встает. Сует в карман мой подарок. Идет к двери. Пальто она не снимала.

– Постой, не уходи. Я люблю тебя, Аня! Люблю! Люблю!

Это ужасно. Ненавижу, ненавижу себя! Я бросаюсь к ней и сжимаю в руках.

Аня поворачивается, и я отпускаю ее. Я не мальчишка. Я зол, да, но помню, что я взрослый.

Я беру Анину руку и хочу пожать, но вдруг нагибаюсь к ней, вот так, и целую.

– Если нам надо попрощаться, мы, поляки, прощаемся вот так. Надеюсь, у тебя будет славный ребенок. И хорошая жизнь.

– Спасибо. До свидания, Мацек! – очень серьезно говорит Аня, и лицо у нее мокрое.

Я приоткрываю дверь, не выпуская ее маленькой, ледяной руки. Другая Анина рука, она лежит у нее на животе.

А потом мы скидываем одежду и любимся так, словно никакого завтра не будет.

Тысячу лет ни единого завтра.

Последний день года. Все пьют, пьют, пьют. И ходят в гости. Подморозило уже, а всего половина десятого. Гололед будет, машины в кюветах. Сирены, салют. Я тоже пойду в гости к одним полякам – познакомился на работе. Семейная пара, убирают в спортивном центре Дингуолла. Пешком пойду, от меня до них всего десять минут. Мне они нравятся, милые люди. Идут с работы на автобус – за руки держатся. А на работе говорят друг с другом по-польски, только очень тихо.

Отнесу им бутылку водки из дома, а еще кусок торта, что испекла для меня тетка Агата.

Но вот и она, пришла.

Аня, замерзшая и розовая. Бегом бежала, наверное. Она забирается в мое сердце и уютно устраивается в нем, ей это нетрудно, потому что, когда я вижу ее, моя грудь открывается нараспашку. Без всяких слов.

Никаких слов. Мои милые поляки поймут, если я опоздаю.

Напился вдребадан. Папаня оделил пивком, а потом уж я сам уговорил полбутылки виски. «Граус». Припрятал загодя. А мог бы и на виду оставить, фиг бы они заметили.

Сижу, слушаю музон.

А ничего себе ощущеньице, когда накиряешься.

К Мацеку смотаюсь, подарочек снесу. Ему понравится. А то сидит небось бедолага, один как пень. Мацек – правильный мужик. Мы с ним знатно повеселимся. Может, он мне плеснет чего покрепче.

Но в окне фургона маячит ее лицо.

Очуметь! Развлекается он!

– Я только заскочу к маме с папой. Проведаю – и сразу домой.

– До двенадцати вернешься?

– Ну конечно, вернусь, – уверяю я своего заботливого мужа, надеваю шерстяное пальто, выхожу из дома и лечу на стоянку для фургонов.

Какие-то мальчишки уже запускают петарды за автобусной остановкой. «Где пожар?» – кричит мне в спину один из них.

Когда так мчишься, груди ужасно болят. Я придерживаю их руками, и мне безразлично, видит меня кто или нет.

Некоторое время спустя растолковываю Мацеку спряжение глаголов – он с ними очень вольно обходится, а должен научиться. Спрягаю глагол «бежать». И «любить»: люблю, любишь, любит. После – потому что я полуодета, а он нагой, и дюжина свечек освещает фургон – я принимаюсь раздумывать о самом этом слове – спрягать. Сопрягать. Сочетать. Сочетаться браком.

Ты куда?

Поздно. Сэм грохает дверью изо всей дурацкой силы. Вот такая у нас новая привычка появилась. Прелесть!

Мне что-то тревожно, а Гарри только дергает плечом и откупоривает бутылку какой-то шипучки. Не шампанское, но мне без разницы. Поить меня (да и Гарри тоже) чем-то стоящим – только деньги на ветер бросать. Мы с Гарри не по этой части.

Чего, спрашивается, мы здесь торчим? Неправильно это. Нам бы встречать Новый год в Лейте. У мамы на кухне, где полным-полно народу. Горластые приятели Гарри. Сэм остался бы с нами, а не удрал так по-хамски. Как будто ненавидит нас.

Все сикось-накось, кроме Гарри. Да и тот чудной – дальше некуда.

Чуть раньше я написала Альпину.

Мне страшно.

Мне, малышка, тоже.

В кооперативной лавке вполовину уценили рождественские пудинги. Сточная канава завалена обрывками рождественских хлопушек. Поутру на кухнях у местных кумушек только и разговоров, что о пьянке – кто сколько принял и что из этого вышло. На школьном дворе дети скребут санками остатки снега. А елка у парковки совсем скособочилась, даже одиннадцатилетние ребятишки могут дотянуться до звезды на ее верхушке. На лицах горожан выражение усталости с легким, впрочем, оттенком торжества – изможденные, но непобежденные воины, одолевшие еще одно Рождество.

И конечно, у каждого на какое-то время «шкурка» стала потоньше – Рождество подточило обычные преграды, и все тайны, хранимые в душе, пробиваются наружу. Взять, к примеру, женщину, что как раз сейчас выходит из лавки. Вот она здоровается с соседкой и как ни в чем не бывало принимается обсуждать январские распродажи, а ведь сама только что узнала про свой диагноз. Всего минуту назад, взирая на уцененные пудинги, думала: «К следующему Рождеству меня здесь уже не будет». И вот болтает, словно ее волнуют распродажи, но подруга, не зная ничего, что-то чувствует и трогает ее за руку.

А та четырнадцатилетняя девчушка, что громко хохочет с подружками под козырьком автобусной остановки, за рождественские каникулы успела переспать с четырьмя разными мальчишками. Но это как раз ни для кого не секрет, потому что мальчишки на весь свет растрезвонили про свою победу. Секрет – депрессия, в которой она пребывает. То, как она ощущает собственное тело, – секрет. Но не такой уж большой секрет для ее матери, которая заметила, что дочка в последние дни позабросила свою косметику.

У каждого свои секреты. Но в январе их труднее скрывать, и если в это время года вам немного не по себе, если друзья сторонятся вас, то лишь потому, что нелегко хранить секреты. Роза мучается головными болями – она планирует побег. Аня в нужные моменты забывает улыбаться мужу.

Захожу в гостиную, а там мама, опять торчит за компьютером и, само собой, моментально жмет на кнопку «удалить». Она что, думает, удаленные письма и вправду исчезают? Никогда, что ли, не заглядывала в папку «удаленные»? Все я знаю про нее и про Альпина. Сопли и слюни, вот что я вам скажу. Козлы старые.

У меня есть своя страница в «Bebo»,[25]ну и когда мама слиняла, я заглянул в сеть – почитать, что там наговорили Джейку, моему второму «я» в «Bebo». Порядочно, признаться, наговорили. Оно и понятно – Джейк клевый парень. Тут я заметил имя Роксаны, щелкнул его – вот черт, она ему пишет! Джейку то есть. Ни фига себе!