Его Искушение - Анна Гур

Дальше я подумаю, что предпринять. Как жить. Случилось то, что случилось, и в своих чувствах я разберусь потом.

В конце концов, в этой жизни очень часто происходит страшное…

Почему-то испепеляющий взгляд Монгола запомнился, как и этот экстравагантный восточный мужчина.

Слезы вскипают внутри и в сознании всплывает теплый голос, насыщенный старческими нотками:

Если твоя совесть чиста, Ава, пусть тебе не будет дела до того, кем ты являешься в чужих глазах…

Так учила бабушка. Давно. Я любила забираться к ней на колени и пока мне расчесывали волосы перед сном, моя Нину рассказывала мне свои сказки.

Выдуманное перемежалось с историями из жизни и всегда, когда мои глаза уже слипались, а я засыпала, она своей испещренной морщинками мозолистой рукой поправляла мои прядки, рассыпанные по подушке и, как некий зарок, произносила:

— Малышка, ты та, кто ты есть… живи по совести, девочка, по своему пониманию, не иди на поводу… Люди всегда говорят о многом, видят все не таким, как есть. Слушай свое сердце… Оно не обманет…

В глазах щиплет, мокрые дорожки катятся по щекам, а я убеждаю себя не плакать.

Мое сердце дрогнуло и растаяло непонятно как, словно по волшебству притянулось к мужчине, которого я не знаю, для которого я никто.

Иван разделил со мной мои первые ощущения близости и…

Слушай свое сердце… Оно не обманет…

Мое сердце, оно притянулось к Ивану.

Я уношу с собой отголоски противоречивого влечения …

— Главное, просто исчезнуть из этого дома, забыть сюда дорогу, стереть из памяти жестокого мужчину со страшным прозвищем.

Белоснежный автомобиль Ридли припаркован у крыльца. Он на эту тачку намолиться не может, а я хочу взять камень и пройтись по глянцу капота, навредить, сломать.

Только эта тачка — роллс, единственный выход для меня из той ловушки, в которую попала.

Я сяду в нее и уеду отсюда.

Вычеркну. Забуду.

И почему в груди все болит?!

Ухожу, но хочу еще хоть раз увидеть его…

Отгоняю мысли.

Уверенно приближаюсь к пассажирской двери, поднимаю руку, чтобы открыть, но в самый последний момент ведомая непонятной тягой все же оборачиваюсь и из многочисленных окон гигантского особняка выхватываю одно, где улавливаю знакомую мощную фигуру русского.

В горле становится сухо, а сердце сжимается.

Иван. Он. Наблюдает за мной.

Сердце пропускает удар. Не ошиблась. Я не вижу его глаз отсюда, но почему-то кажется, что эти льдины нацелены прямо на меня.

Моргаю, нарушая странный магнетизм.

— Вот и простились…

Шепотком слетает, разворачиваюсь и сажусь в машину, захлопываю дверцу, подобно хирургическому скальпелю отрезаю от себя могучего мужчину и нашу единственную ночь.

Я сейчас вырываю все воспоминания, связанные с ночью, и вычеркиваю Ивана Кровавого из своей жизни.

Иван Кац

Несоответствие.

Вот слово, идеально характеризующее куклу.

Она не соответствует. Не похожа на то, к чему привык.

Выбивается. И никак не хочет укладываться в привычную и понятную картину вещей.

Девчонка, пахнущая воспоминанием из далекого прошлого в России.

Брусника…

Я помню, как втягивал тот аромат остро-сладкий, думая, что так пахнет моя смерть.

Тогда мы с пацанами попали в ловушку на торфяных болотах.

И когда я подыхал, когда тина заползала в носоглотку, взгляд все цеплялся за низкие вечнозеленые кустики брусники, покрытые глянцевыми листками, блестящими на солнце…

Я умирал, а где-то цвела и пахла жизнь…

Сладко. Так сладко. Когда подыхаешь, все ярче. И запах…

Этот запах въелся в легкие, выжег нутро.

Так пахла жизнь, которая ускользала из моих пальцев, что бились по зеленой жиже, цепляясь и не находя опоры…

Яркие, сочные ягоды впились в память на всю жизнь.

Много ребят утонуло, и я должен был пойти на дно, но всегда жить хотел, зверенышем был, брошенным на растерзание.

Умирать не хотел. Бился даже тогда, когда вонь болота заглушила аромат брусники, забилась в ноздри и рот, душила.

Я опускался на дно медленно. Мучительно. Миллиметр за миллиметром.

Перед тем, как полностью уйти под воду с головой, я все же извернулся и дернулся, в последний раз видя куст жизни с алыми плодами.

Не знаю, что тогда произошло, но рукой я все же изо всех сил вцепился в тот куст…

Раня ладони в кровь, боролся за жизнь, сдыхая от нехватки кислорода.

Брусника… Она вернула к жизни.

Я был единственным, кто не утонул. Другим пацанятам так не повезло.

Вкус ярко-красной ягоды запомнился навсегда

Брусника… принесшая смерть и подарившая жизнь…

Противоречивые воспоминания.

Когда осознал, что спасся только я…

Метался раненым зверем, рвал эти кусты и вопил от дикой боли, от утраты.

От понимания, что всем начхать на голодных, босых приютских пацанят, позабытых всеми, с голодухи решивших найти еду в лесу…

И перед глазами до сих пор чумазые лица друзей: Косой, Леший, Бывалый… Рыжик…

Ненужные, брошенные, злые, одичалые и я вместе с ними, только попавший в приют… Прозвища из-за отличительных черт давались, а у меня кликухи не было.

Не успел получить. Не прошел боевое крещение, а друзей схоронил в том болоте. Их не нашли. Да не искали даже. Кому мы были нужны?!

В приют я попал почти взрослым.

Лихие годы были на родине моей, и отец — интеллигентный человек старой закалки, все надеялся на правосудие, у Кацев характер несгибаемый. Отличительная черта.

Дом наш приглянулся кое-кому богатому с новеньким депутатским портфелем и малиновым пиджаком, чернозем, отличный урожай и речка рядом.

Хорошее место для дачи нувориша.

Отец не продал, отказал. Да и предлагали копейки, за которые не купить ни квартиру, ни комнату.

Это называется — отжать.

Он с таким не сталкивался, только волна пошла, еще по старым понятиям был.

Не верил.

Под утро дом сгорел, родители задохнулись, а я выжил…

И порой казалось, что лучше бы сдох.

Сказ о драконе. Иногда ты превращаешься в еще большее зло, чтобы наказать и отомстить.