Река моих сожалений - Медина Мирай

Он не спешил звонить в скорую и вызывать полицию. Казалось, в те отчаянные моменты его главной задачей было успокоить меня. Он чувствовал ответственность, посмертно возложенную на него Ганном, принял робкое, но эгоистичное, эмоциональное и порой бесчувственное прижавшееся к нему наследие. Он понял: что бы я ни говорил, как бы ни отрицал – он один есть у меня здесь и сейчас. Единственный, кто смог прийти на помощь.

Колдер вызвал всех, кого нужно, и вывел меня на улицу.

Здесь была другая жизнь – без трагедий и неожиданных потерь. Здесь люди болеют и выздоравливают. Здесь люди умирают потому, что пришло их время. И никто, ни одна душа, проходя мимо, не знала, почему я, бледный, заплаканный парень, сижу на скамейке и смотрю сквозь них, словно они – лишь серая дымка на фоне моих представлений об этом опустевшем мире.

Что толку в мире с его миллиардами человек, если самого важного и близкого сердцу в нем больше нет? Что толку думать о страданиях других людей, когда не можешь справиться с собственными? Что толку думать о несправедливости, словно только что узнал о ее существовании?

Важно было лишь то, что я имел здесь и сейчас. То, что, как я думал, и должен был иметь. То, что, как я думал, естественно, и потому не придавал ему значения, витая в непроглядных облаках и не думая взглянуть с обманчивых небес на праведную землю. На то, что могло исчезнуть в любой миг.

Теперь я знал, что чувствовал Ганн, теряя детей. «Я должен был быть с ними дольше» – вот мысль, съевшая его, не оставив и следа.

Скажи мне, настоящий отец, еще одну вещь: не будь в моей жизни Колдера, ушел бы ты от меня?

«Я не единственный», – сказал ты мне перед смертью, а перед этим позвонил ему.

Ты никогда не признался бы мне: ты знал, что мне будет больно без тебя, и, осознавая это, позвал того единственного человека, который смог бы понять мои чувства после твоего ухода. Ты не хотел, чтобы я плакал в одиночестве. Ты не хотел оставлять меня одного.

– Привет, Питер. Мне стало известно о случившемся… Это большая потеря. Не могу представить, что ты сейчас испытываешь… Наверное, нам придется перенести съемки, чтобы дать тебе отдохнуть. Знаешь, думаю, тебе стоит уехать из города, слетать в Айдахо. У меня там есть небольшое ранчо, там никто не живет, но заброшенным я его не назвал бы. По правде сказать, там и должны были бы пройти следующие съемки, но… Отдохни и, как будешь готов, набери меня. Пока.

Не знаю, когда Кристиан записал свое сообщение на автоответчик. Я и не думал, что он может позвонить и выразить соболезнования. С утра я услышал не одно утешительное слово, но все были как под копирку – одинаково поспешными и бесчувственными. Сообщение прислал даже Роллинс. Его искренне печальный тон будто раскрыл его другую личность. Сколько знал этого извращугу, ни разу не видел его без улыбки, игривого взгляда и легендарных вызывающих «гейских» образов.

Оказалось, и Кристиан не всегда был изворотливым пройдохой. Но, возможно, именно это качество заставило его совесть пробудиться и окатить своим негромким звоном все сознание. О чем бы он ни думал, давая мне отсрочку от съемок, я был ему благодарен.

Я слышал за дверью нескончаемые шаги и разговоры. До меня донеслось слово «похороны», и я почувствовал необходимость наконец выйти из мира страданий, чтобы вернуться в реальность и разобраться с последствиями ухода Ганна. Но я не мог заставить себя встать с постели. Пропитанные теплом одеяла окружили все тело и дарили приятные ощущения, которых я так жаждал: спокойствия, которого смог достичь лишь ближе к утру после бессонной ночи и мысленных разговоров с Ганном, просьб простить меня за каждое обидное слово и каждый недобрый взгляд. Вернусь обратно в реальность – и придется увидеть его тело, говорить о нем, объяснять, искать нужные слова и наконец признать его смерть как факт, посмотрев на нее сквозь призму мимолетной обыденности. Принять это как горестное событие, о котором однажды все забудут. Но для меня это было гораздо больше, чем просто факт. Это была жизнь в ее неоспоримом виде. Она не подлежала обсуждению. О ней не должен был знать никто. Только я. Все наши тайны и чувства умрут вместе со мной, и даже если придется сказать пару слов перед публикой, я честно признаюсь: «Мне больно о нем говорить». И заплачу. Мне не придется себя заставлять.

Эгоистично я решил, что Колдер поможет мне с похоронами. Вернее, сам все сделает. Я нагло собирался воспользоваться его добротой, открытостью и… чувствами ко мне, чтобы снять с себя хотя бы одно тяжелое бремя. Но ему, кажется, это было в удовольствие.

Ганн, мог ли ты предвидеть свой уход и намеренно познакомить меня с Колдером, чтобы потом не оставить меня одного?

Какой же ты, оказывается, хитрец…

Я проснулся серым днем, когда голоса и шаги за дверью стихли, а на прикроватной тумбочке ждал теплый, но запоздалый завтрак: чай, тосты с вишневым сиропом и украшенный маринованной вишенкой большой кусок чизкейка. Завтрак сладкоежки-перфекциониста, а сахар, помноженный на красивую подачу, как известно, повышает настроение. Даже еду Колдер подобрал специальную, рассчитывая хоть на секунду порадовать меня. А может, дело в его воспитании? Или вся еда на его кухне – это чизкейки с тостами, пирожными и тортами? Не удивлюсь, если так. А холодильник, наверное, – рай вегетарианца или человека, помешанного на здоровом питании. Я загорелся идеей проверить свои забавные гипотезы.

Забавные… Еще утром я стирал слезы со щек, чувствуя незаполняемую пустоту, а теперь шучу о кухне Колдера… Ганн бы не удивился. Он бы усмехнулся и похлопал меня по плечу, подгоняя отведать завтрак. Я так и сделал. Сладкий вкус лакомств ненадолго, буквально на какие-то мгновения, избавил меня от печали.

Я вышел из комнаты, как ребенок, волоча за собой одеяло. Увидев спящего на кухонном столе Колдера, я ощутил укол вины: он был, по сути, Ганну никем, но взял на себя ответственность, возложенную на меня. Всю ночь и часть утра он разговаривал с теми, с кем я должен был разговаривать, решал проблемы, которые я должен был решать. У него могли быть иные планы на эту ночь и предстоящий день: выспаться и отрепетировать будущее выступление, записать песню или сочинить текст для новой. Но вместо этого он посвятил свое время мне.

Стыд стал очередным дротиком, брошенным в меня судьбой. Я должен отблагодарить его, восполнить свой долг хоть немного. Но сделать это не ради снятия очередного камня с души, а для Колдера, чтобы тот знал: Питер – не всегда бездушная тварь, не способная понять его чувства, смотрящая на всех с высоты своего немноголетнего жизненного опыта и часто ошибочных утверждений, он может быть настоящим, обойтись без притворства.

Тогда я задумался: не потому ли Колдер так быстро разобрался со всем, что касалось смерти Ганна, что был не новичком в этом непростом деле?.. Но откуда мне знать настоящую историю его жизни, спрятанную под искусными лишними мазками?

И вот другой вопрос: как мне ему отплатить? Как заставить в эти нелегкие времена улыбнуться?