Война и мир. Том 1-2 - Лев Толстой

— Il a eu encore un coup, il y a unedemi-heure. Еще был удар. Courage, mon аmi… [Полчаса назад у него был еще удар.Не унывать, мой друг…]

Пьер был в таком состоянии неясности мысли,что при слове «удар» ему представился удар какого-нибудь тела. Он, недоумевая,посмотрел на князя Василия и уже потом сообразил, что ударом называетсяболезнь. Князь Василий на ходу сказал несколько слов Лоррену и прошел в дверьна цыпочках. Он не умел ходить на цыпочках и неловко подпрыгивал всем телом.Вслед за ним прошла старшая княжна, потом прошли духовные лица и причетники,люди (прислуга) тоже прошли в дверь. За этою дверью послышалось передвиженье, инаконец, всё с тем же бледным, но твердым в исполнении долга лицом, выбежалаАнна Михайловна и, дотронувшись до руки Пьера, сказала:

— La bonte divine est inepuisable. C`est laceremonie de l`extreme onction qui va commencer. Venez. [Милосердие Божиенеисчерпаемо. Соборование сейчас начнется. Пойдемте. ]

Пьер прошел в дверь, ступая по мягкому ковру,и заметил, что и адъютант, и незнакомая дама, и еще кто-то из прислуги — всепрошли за ним, как будто теперь уж не надо было спрашивать разрешения входить вэту комнату.

Пьер хорошо знал эту большую, разделеннуюколоннами и аркой комнату, всю обитую персидскими коврами. Часть комнаты заколоннами, где с одной стороны стояла высокая красного дерева кровать, подшелковыми занавесами, а с другой — огромный киот с образами, была красно и яркоосвещена, как бывают освещены церкви во время вечерней службы. Под освещеннымиризами киота стояло длинное вольтеровское кресло, и на кресле, обложенномвверху снежно-белыми, не смятыми, видимо, только — что перемененными подушками,укрытая до пояса ярко-зеленым одеялом, лежала знакомая Пьеру величественнаяфигура его отца, графа Безухого, с тою же седою гривой волос, напоминавшихльва, над широким лбом и с теми же характерно-благородными крупными морщинамина красивом красно-желтом лице. Он лежал прямо под образами; обе толстые,большие руки его были выпростаны из-под одеяла и лежали на нем. В правую руку,лежавшую ладонью книзу, между большим и указательным пальцами вставлена былавосковая свеча, которую, нагибаясь из-за кресла, придерживал в ней старыйслуга. Над креслом стояли духовные лица в своих величественных блестящиходеждах, с выпростанными на них длинными волосами, с зажженными свечами вруках, и медленно-торжественно служили. Немного позади их стояли две младшиекняжны, с платком в руках и у глаз, и впереди их старшая, Катишь, с злобным ирешительным видом, ни на мгновение не спуская глаз с икон, как будто говорилавсем, что не отвечает за себя, если оглянется. Анна Михайловна, с кроткоюпечалью и всепрощением на лице, и неизвестная дама стояли у двери. КнязьВасилий стоял с другой стороны двери, близко к креслу, за резным бархатнымстулом, который он поворотил к себе спинкой, и, облокотив на нее левую руку сосвечой, крестился правою, каждый раз поднимая глаза кверху, когда приставлялперсты ко лбу. Лицо его выражало спокойную набожность и преданность волеБожией. «Ежели вы не понимаете этих чувств, то тем хуже для вас», казалось,говорило его лицо.

Сзади его стоял адъютант, доктора и мужскаяприслуга; как бы в церкви, мужчины и женщины разделились. Всё молчало,крестилось, только слышны были церковное чтение, сдержанное, густое басовоепение и в минуты молчания перестановка ног и вздохи. Анна Михайловна, с темзначительным видом, который показывал, что она знает, что делает, перешла черезвсю комнату к Пьеру и подала ему свечу. Он зажег ее и, развлеченныйнаблюдениями над окружающими, стал креститься тою же рукой, в которой быласвеча.

Младшая, румяная и смешливая княжна Софи, сродинкою, смотрела на него. Она улыбнулась, спрятала свое лицо в платок и долгоне открывала его; но, посмотрев на Пьера, опять засмеялась. Она, видимо,чувствовала себя не в силах глядеть на него без смеха, но не могла удержаться,чтобы не смотреть на него, и во избежание искушений тихо перешла за колонну. Всередине службы голоса духовенства вдруг замолкли; духовные лица шопотомсказали что-то друг другу; старый слуга, державший руку графа, поднялся иобратился к дамам. Анна Михайловна выступила вперед и, нагнувшись над больным,из-за спины пальцем поманила к себе Лоррена. Француз-доктор, — стоявший беззажженной свечи, прислонившись к колонне, в той почтительной позе иностранца,которая показывает, что, несмотря на различие веры, он понимает всю важностьсовершающегося обряда и даже одобряет его, — неслышными шагами человека во всейсиле возраста подошел к больному, взял своими белыми тонкими пальцами егосвободную руку с зеленого одеяла и, отвернувшись, стал щупать пульс изадумался. Больному дали чего-то выпить, зашевелились около него, потом опятьрасступились по местам, и богослужение возобновилось. Во время этого перерываПьер заметил, что князь Василий вышел из-за своей спинки стула и, с тем жевидом, который показывал, что он знает, что делает, и что тем хуже для других,ежели они не понимают его, не подошел к больному, а, пройдя мимо его,присоединился к старшей княжне и с нею вместе направился в глубь спальни, квысокой кровати под шелковыми занавесами. От кровати и князь и княжна обаскрылись в заднюю дверь, но перед концом службы один за другим возвратились насвои места. Пьер обратил на это обстоятельство не более внимания, как и на вседругие, раз навсегда решив в своем уме, что всё, что совершалось перед нимнынешний вечер, было так необходимо нужно.

Звуки церковного пения прекратились, и послышалсяголос духовного лица, которое почтительно поздравляло больного с принятиемтаинства. Больной лежал всё так же безжизненно и неподвижно. Вокруг него всёзашевелилось, послышались шаги и шопоты, из которых шопот Анны Михайловнывыдавался резче всех.

Пьер слышал, как она сказала:

— Непременно надо перенести на кровать, здесьникак нельзя будет…

Больного так обступили доктора, княжны ислуги, что Пьер уже не видал той красно-желтой головы с седою гривой, которая,несмотря на то, что он видел и другие лица, ни на мгновение не выходила у негоиз вида во всё время службы. Пьер догадался по осторожному движению людей,обступивших кресло, что умирающего поднимали и переносили.

— За мою руку держись, уронишь так, —послышался ему испуганный шопот одного из слуг, — снизу… еще один, — говорилиголоса, и тяжелые дыхания и переступанья ногами людей стали торопливее, какбудто тяжесть, которую они несли, была сверх сил их.