Слухи, образы, эмоции. Массовые настроения россиян в годы войны и революции (1914–1918) - Владислав Аксенов

Раскрыть психологическое состояние представителя средних слоев городского социума осенью 1917 г. может помочь интересный документ — письмо московского обывателя, адресованное «будущему историку наших дней», выдержанное в стиле трагифарса:

Революция и начавшаяся следом Гражданская война окончательно обеспечили осмысление современниками произошедших событий при помощи психопатологической терминологии. Если до 1917 г. подобные интерпретации были в основном уделом психиатров и представителей правых сил, то теперь более широкие слои, включая тех, кто искренне приветствовал свержение самодержавия, описывали революцию как торжество низших инстинктов в условиях нравственной и психической деградации населения. 1 ноября 1917 г. новониколаевский «Голос Сибири» писал: «Душевные эпидемии так же, как и гипнотические воздействия действуют на массы. Чем невежественнее масса, тем больше она поддается воздействию внушения, тем невоздержанее ее порыв и внутреннее психическое состояние… Рассматривая современные события в России под углом зрения психологии, приходится признать, что русский народ в настоящее время переживает полосу ненормальной душевной эпидемии, развивающейся на почве невежества»[2627]. Далее вера в Ленина приравнивалась к вере в дьявола и определялась как «та самая психологическая болезнь, кликушество, состояние невменяемости, исступления, которое проявляют больные „одержимые бесом“». 13 ноября 1917 г. московская газета «Сигнал» вышла с крупным заголовком на первой странице: «Россией управляет сумасшедший! Мы требуем освидетельствования умственных способностей „самодержца“ Ленина!» Как сообщалось, к выводу о том, что Ленин умалишенный, пришли представители армейского комитета юго-западного фронта после беседы с председателем СНК[2628].

Были попытки обоснования психопатологического состояния общества перенапряжением физических и психических сил в условиях военного времени, травмой военных лет. Эсеровская газета «Труд» преподносила поддержку Ленина как «массовый большевистский психоз», объясняя его усталостью от войны и порожденными ею иллюзиями насчет возможности заключения справедливого демократического мира[2629]. Следует заметить, что такая интерпретация соответствует упоминавшемуся феномену «постправды», когда общество желает быть обманутым ради достижения временного психологического комфорта. Идея мира являлась сильнейшим эмоциональным стимулом осени 1917 г.

Летом 1918 г. историк и социолог Н. И. Кареев, уехав из города, в смоленской деревне написал труд, за общими социально-философскими рассуждениями которого скрывались характеристики современной эпохи как периода массового психоза: «Революции в общественной жизни — то же самое, что в природе грозы и бури, в организмах — острые заболевания… В душевной жизни индивидуумов им соответствуют психозы, да и на самом деле в явлениях интерментальной психической жизни они имеют характер коллективных психозов, настоящих психических эпидемий, в которых происходит заражение одних другими»[2630]. Идея психического заражения развивала уже упоминавшуюся теорию В. Х. Кандинского о «душевной контагиозности» — инстинкта подражания, определявшего заразительность чувств и эмоций[2631]. П. А. Сорокин в задуманных в годы Гражданской войны трудах «Голод как фактор», «Социология революции» также поднимал тему массовых психических девиаций.

По-видимому, российская интеллигенция, подвергнувшаяся в этот период депрофессионализации, терявшая социальный статус, наиболее тяжело адаптировалась к новым условиям. Нормой становилось затягивавшееся состояние психологической подавленности, способствовавшее развитию неврозов и психозов. Депрессия превращалась в классовый признак, и в среде интеллигенции распространялись слухи, что комиссары составляют расстрельные списки из числа «считавшихся по своему душевному строю неспособными стать строителями коммунизма»[2632]. Представления о том, что большевики начнут истреблять тех, у кого обнаруживаются нервно-психические расстройства, казалось, находили косвенные подтверждения как в теоретических работах, так и в практических действиях новой власти. В 1919 г. в Москве по инициативе психиатрической комиссии при медико-санитарном отделе Московского совета рабочих и крестьянских депутатов началась реформа организации психиатрической помощи, предполагавшая разделение столицы на психиатрические районы и создание новой системы патронажа. С этой целью в Москве было создано психиатрическое бюро для обнаружения всех душевнобольных в городе[2633]. Учитывая возросшую нервозность обывателей, данная инициатива была воспринята в определенных кругах с подозрением. Кроме того, масла в огонь подливали употреблявшиеся психиатрами термины «психически полноценные» и «психически неполноценные» люди. В одной из своих статей В. П. Осипов рассматривал «огонь революции» как условие естественного отбора: «Только физиологически, биологически полноценным людям удалось сохраниться в этом очистительном огне»[2634]. Неспособность адаптироваться к новым условиям и принять советскую власть он считал симптомом психического заболевания. В конце революции П. А. Сорокин подтвердил, что нервная система интеллектуалов интенсивнее реагирует на «ужасы революционной борьбы», чем нервная система работников физического труда, что привело к резким изменениям «в психике интеллигенции… История старой — типичной — русской интеллигенции кончилась. На место ее приходит новая, с новым психическим укладом… Романтизм, сентиментализм и жертвенность сдуты революцией с психологии интеллигента»[2635].