Современный детектив. Большая антология. Книга 1 - Карстен Дюсс

перемен — культурных, духовных? Кто такой Ишмаэль? Действительно ли он далек от военной логики американских спецслужб? Или его действия пересекаются с их операциями? Спрут Ишмаэль уже вытянул все свои щупальца? Монторси склонялся к гипотезе о культурной, духовной оккупации Италии. Он чувствовал связь — смутную, даже невероятную, проявления случая и опять же стратегии — между обнаружением ребенка на Джуриати и покушением на Маттеи. Это было покушение, несомненно. Пятна крови на деревьях, неповрежденные деревья в Баскапе — он их видел собственными глазами, он трогал их рукой. Отталкиваться нужно от этого. Если отталкиваться от этого, все обретает свой порядок. Это некая цепь, можно взвесить каждое ее звено, каждое следующее цепляется за предыдущее. Арле заведует вскрытиями и прочими видами медицинской экспертизы. Он в идеальной позиции: он может скрывать правду, как и когда захочет. Он утверждает, что речь идет о несчастном случае. Это было покушение, а он говорит, что нет, что это несчастный случай, катастрофа, возможно, ошибка пьяного пилота — так писали в газетах. Тем временем отдел расследований лишают всяческих полномочий по этому делу. Это означает: давление. Давление сверху. И снова давление: у Монторси забрали расследование по делу находки на Джуриати, как только он выдвинул гипотезу о круге педофилов. То же самое давление? Давление сверху? К чему привело расследование о маленьком трупе с Джуриати? К Маттеи. В конечном счете именно туда оно и привело — к Маттеи. Единственной конкретной данностью, которую можно было потрогать рукой, увидеть, показать другим, оказалась эта фотография, которую он нашел в архиве «Коррьере»: Маттеи с другими бывшими партизанами в том самом месте, где был найден труп ребенка. От этой фотографии можно было идти дальше: кто это там, за спиной Маттеи, — это белесое лицо, неестественно нечеткое? Белое лицо, глаза утопают в глубокой тени, почти искусственной… А душное, тоскливое вещество этого давления сверху — давления, которое, казалось, было остовом всей махинации, махинации с Маттеи, — не трогал ли он его собственными руками в партизанском архиве? Все эти отсутствующие карточки, содержащие данные о партизанах, погибших во время казни на Джуриати — в том самом месте, где был найден труп ребенка… А пропавшие статьи и газеты, те самые, которые Монторси потом нашел в «Коррьере»? Но что это все означает?

Как будто кто-то хотел что-то показать, но не полностью. Показать что-то частично. Потому что имеющий глаза да увидит? Кто должен был иметь глаза, чтобы понять эти знаки? Обнаружение ребенка на Джуриати — это сигнал? Для кого? Для Маттеи? Сигнал начала? Начала господства Ишмаэля? Кто такой Ишмаэль? Кому доверились американцы? И почему здесь, в Милане? Через несколько часов после смерти ребенка погибает Маттеи. Несомненный сигнал этой второй, секретной деятельности американцев. Пространство мысли постепенно расширялось. Впадины прерывали привычные линии, разбегались в стороны меридианы и параллели, границы удалялись, масштаб увеличивался. Белый дом, Куба, вся Италия, планета… Он был оглушен, не в состоянии делать выводы и даже высказывать сомнения — просто стоял как пришибленный перед сложностью общего рисунка, запутанного и точного, механизма далекого, непонятного совершенства. И Монторси видел, что в центре этого бесконечного инкрустированного шара, в центре этой машины, которая означала собой махинацию, вырезано, светящееся и погруженное во мрак, великое имя Ишмаэля.

В 12:40 Фольезе еще не появлялся. Он не придет. Надо будет позвонить ему днем, в «Коррьере». Когда ты журналист, время не постоянно, тебя могут перебросить куда угодно, из одного мгновения в другое, — немного похоже на то, как если б ты был полицейским. Он подумывал о том, чтоб позвонить Мауре. Ему не хотелось идти на Фатебенефрателли. Он хотел пообедать с ней, застичь врасплох эту завесу обескураженности, которая всегда приподнималась после очередного кризиса, эту виновную чистоту своей жены, погасший свет ее белой кожи, как будто еще какие-то следы кризиса прочно обосновались в этом угасании, в ране, которую сознание женщины — усталое, много перенесшее — никак не могло залечить, никак не могло забыть. Он увидел кабину. Пошел звонить.

Итало Фольезе

Кошмарная парочка: жизнь трепещет, смерть смеется.

Эдмон Жабес. «Книга неожиданного мятежа»

Милан

28 октября 1962 года

00:40

Оставшись один, в гостиной или в кухне, но особенно в ванной, перед зеркалом, Итало Фольезе строил рожи. Кривил рот, широко раскрывал его, высовывал язык до тех пор, пока боль в связках шеи не заставляла его перестать. Тогда он отклячивал зад и вытягивал шею, как черепаха. И он занимался этим всегда, каждое утро, каждый вечер перед отходом ко сну, пытался помешать ставням упрека распахнуться, впустить внутрь всю правду.

Только что звонил Давид Монторси. Была ночь, но он звонил. Едва вернувшись из Баскапе, он позвонил. Рассказал ему все о Маттеи. Сказал, что Маттеи убили. Фольезе спокойно положил на рычаг телефонную трубку.

Он улыбнулся. Ишмаэль велик.

Зажег плиту, поставил на тихий огонь кипятиться воду. Может, сделать себе отвар ромашки? Его жена ушла полтора года назад. У него были свои грехи, у Фольезе, как у всех. Не только непонимание по мелочам, безобразные выходки и замятые конфликты. Не только неисчерпаемый и столь же банальный ток бездеятельных дней, поглощаемых без оглядки на существование всех остальных, кроме самого себя. Наибольшей непристойностью было вот что. Ему было больно думать о своей жене.

Ишмаэль велик.

Вода потихоньку кипела. Ему не хотелось поворачиваться, видеть бледный круг конфорки, серо-зеленую поверхность стола, пластик, сделанный под дерево.

Он снова подумал о Монторси. Который смотрит и не видит: Ишмаэль у него перед глазами, в своей прозрачной сложности, а Монторси даже не подозревает, до какой степени утонченные, каверзные события развивались с самого первого его появления здесь, в Италии. Здесь, в Италии — в Милане… Фольезе улыбнулся, подумав о том, какую заботливость Монторси проявил в отношении его безопасности: забрать досье из «Джорно», чтобы избежать риска, — теперь, когда Маттеи мертв. Он улыбался. Бедный кусок дерьма, этот Монторси… Но он скоро поймет. Так или иначе Ишмаэль заставит его понять.

Ишмаэль велик.

Когда Монторси собственной персоной явился в «Коррьере» с этим расследованием о Джуриати, Фольезе похолодел. В тот самый день Ишмаэль поместил этот символ — ребенка — на Джуриати. Ритуалы Ишмаэля: барочное совершенство. Символ знаменовал начало времени Ишмаэля, которое открывалось убийством Энрико Маттеи, Хозяина Италии. И всего через несколько часов после обнаружения ребенка этот Монторси приходит в «Коррьере», чтобы вести свое расследование по поводу плиты с Джуриати. Он уже додумался, этот Монторси, до