Кошка в светлой комнате - Александр Бушков

Я оставил себе только принесенный из большого мира служебныйпистолет. Все остальные магазины я расстрелял в воздух, отнес и выбросил в рекувсе оружие, какое у меня было, – я не собирался больше стрелять на этойземле. Полагалось что-то написать, но я не знал ни года ее рождения, ни годасмерти – по меркам большого мира ничего подобного у нее не было. Собравпригоршню горячих гильз, я выложил в изголовье холмика короткое слово «КАТИ». Иничего больше.

Несколько лет назад я провел три месяца в Сальвадоре, вБаии. По делам службы, под чужим именем, с чужим прошлым. Не скажу, что этобыло самое приятное время в моей жизни (эпизод с адвокатской конторой относитсякак раз к этому периоду), но кое-какие воспоминания остались. Для нас,вселенских бродяг, один какой-то день, одно пустяковое с точки зрениябеззаботного туриста воспоминание оказываются ценными и неотвязными.Ало-голубой закат на набережной Лангелиние, дождливый день у подножия Рюбецаля,жареная курица на деревянном блюде в кабачке Алвеса на Ладейро-до-Алво. Там, уАлвеса, мне и рассказывали – у них в Баии верят, что каждый отважный человекстановится после смерти звездой на небе. Новой, еще одной звездой. Главное,чтобы человек был отважным. Что ж, хочется верить, что сегодня ночью на небепоявится новая звезда, жаль, что мне и в эту ночь не придется увидеть звезд иузнать, которая из них – ее.

Пришлось силой уводить Пирата от холмика, он сдался несразу. Снова под колеса летела дорога, а мне казалось, что машина стоит наместе, как это было возле Холмов, до которых еще предстояло добраться, чтобызаставить их поверить в то, чего они не заметили, не увидели.

Мефистофель возник на опустевшем месте Кати внезапно, как иполагается сказочному черту.

– Вы понимаете, на что замахиваетесь? – говорилон. – Вы понимаете, как мало значите для хозяев эксперимента? Они вас незаметят, для них вы – ноль, пустяк, странная точечка в окуляре микроскопа,соринка, ползущая не в ту сторону, и только. Остановитесь, пока не поздно!

– Идите вы к черту, – сказал я. – Поймите и вы,что вас – нет. Вы могущественнее всех здешних людей, но они – люди, а вы –материализовавшийся скепсис, воссозданный с дурацким усердием. Я в вас не верю,вас нет…

Он стал таять, но его порицающий голос еще долго преследовалменя, обволакивал логической паутиной отточенных до затертости угроз,предостережений и призывов к торжеству «здравого смысла»…

Я остановил машину и поднял к глазам бинокль. Фиолетовыелинзы уничтожили расстояние, сжали линию в точку, я увидел возле решетчатойвышки, возле машины худую высокую фигуру в длиннополой шинели – наверное, он ине покидал форпоста.

Я отпустил тормоза и помчался вниз, борясь со смертнойтоской, прижимая ладонью кнопку сигнала – мне хотелось, чтобы он увидел меняиздали.

Он вышел к обочине, всматриваясь из-под руки –автоматический жест, нелепый в мире без солнца. Я остановил машину рядом с ним,вылез и сел в траву, прижавшись затылком к нагревшемуся борту вездехода.Смотрел на зеленую равнину, едва заметно выгибавшуюся у горизонта цепочкойхолмов, в голове кружились обрывки самых разных разговоров, всплывали в памятилица живых и мертвых, и только сейчас я ощутил, как страшно устал за этичетверо суток – считанные минуты по часам «Протея». Что ж, теперь можно ни очем не думать, кроме того, о чем думать необходимо, – о том, чтонаконец-то удалось найти себя настоящего, о том, что по собственной глупостипрошел мимо своей любви, а когда спохватился, было уже поздно. И о том, сколькоеще предстоит сделать.

– Как же вы так… – сказал Ламст, глядя на пустую моюмашину.

– Так тоже бывает, – сказал я. – Мертвыеприказывают нам долго жить, Ламст, а что такое приказ в нашем деле, вы хорошознаете. Если приказы нарушают, то только для того, чтобы лучше выполнить…

Небо над нами было голубым, несмотря ни на что.

Нам с ним было не так уж много лет, и мы знали друг о друге,что можем работать, как черти.

Что-то коснулось моего плеча, и я медленно поднял голову.

Абакан, 1979

– Сплошные герои, верно?

– Они были невообразимо смелые, – сказала Френсис исудорожно сжала доску стола.

А. Мердок

1

Полковник аэрологии Панарин, славный альбатрос, перевернулсяна левый бок в высокой траве, сорвали отбросил колючий стебелек, неприятнощекотавший локоть. Лениво перевел взгляд на плакаты, давно пережившие события,в честь коих были вывешены, плакаты – битые и трепанные ветром, дождем, снегом,временем, пьяными художествами. Красный кумач выцвел и прохудился, от белыхбукв кое-где остались лишь бледные контуры.

«К юбилею Ломоносова проложим дорогу к Ведьминой Гати!»

А за Михаилу свет Васильича давным-давно опорожнили грузовиквермута, и к Ведьминой Гати летали уже без особой опаски.

«Освоим «Сарычи» в срок!»

Это было водружено в те времена, когда пытливая конструкторскаямысль шагнула вперед, и на подмогу винтовикам пригнали эскадрилью скоростных ивертких реактивных самолетов «Сарыч». Их давно освоили – настолько, что леталина них за пивом на «материк», приземлялись прямо возле сельских магазинчиков,распугивая собак и снося выхлопами плетни.

«Достойно отметим десятилетие руководяще-научнойдеятельности тов. Алиханова!»

А меж тем тов. Алиханова давненько турнули за скучноеголовотяпство и незнание таблицы умножения, и возглавлял он теперь то липрачечную, то ли периферийное общество шиншилловодов-любителей. Но что-товозглавлял, это точно.

И огромный портрет Президента Всей Науки с его бессмертнымвысказыванием касаемо эпохи невыразимо развитой науки тоже потерпел от времении заброшенности, так что добрый дедушка Президент, лауреат, кавалер, мыслительи гурман, напоминал на означенном плакате то ли монстра из фильма ужасов, то лиобиженного ребенка, у которого отобрали любимого плюшевого медведика.

Словом, похабень красовалась, а не наглядная агитация,призванная отразить и мобилизовать. Но навести порядок никак не могли, руки недоходили – завхоз Балабашкин с точностью гринвичского хронометра ушел вочередной запой, и до выхода осталась ровно неделя, а там следовала короткаяпередышка, и снова уход.

Панарин перевернулся на живот, подпер щеки кулаками и сталсмотреть вниз, на Поселок, град науки аэрологии. Отсюда, сверху, с холма градвыглядел просто великолепно – паутина взлетно-посадочных дорожек, треугольноездание Главной Диспетчерской, утыканное радарами и стеклянными башенками,красивые административные корпуса, высоченная статуя Изобретателя Колеса, жилойгородок из двух сотен коттеджей и десятка двенадцатиэтажек (для особо стойкихурбанистов), аккуратные мастерские и здания лабораторий, три ряда огромныхангаров под рифлеными крышами, разноцветные клумбы и кипарисовые деревья. Однимсловом, равняется трем Люксембургам, Манхэттену и Голштинии минус Монако.