Кошка в светлой комнате - Александр Бушков

Он сжал худыми сильными пальцами локоть де Гонвиля,ободряюще покивал и вдруг произнес непонятные слова: «Неужели Атлантида?» –так, словно спрашивал кого-то, кого не было здесь. Тут же в его глазах мелькнулстрах, глаза были умные и грустные, отец Жоффруа отвернулся, и ровным счетомничего не понявший де Гонвиль подумал: а что, если и за отцом Жоффруа следиткто-то в рясе или мирской одежде, и за тем, следящим, следят, и за ними. гдеконец этой цепочки, есть ли кто-то, свободный от взгляда? Его святейшествопапа? Или и…

Отец Жоффруа пошел вдоль берега, перебирая четки. Ряса егооставляла на песке змеистый след. Люди де Гонвиля заметались, как шевелящиегрешные души черти, и вскоре над серым берегом и серой водой затрещало пламя.Солдаты пялились на него с тупым раздражением и любопытством, с непонятнымвыражением смотрел в море отец Зоффруа, капитан Бонвалет сидел на песке, свесивголову меж колен, отвернувшись и от моря, и от пламени. А де Гонвиль словноплыл куда-то через безбрежный океан. Впереди вставали неразличимые яркиемиражи, и при попытках представить себе необозримые расстояния, многоцветныеберега, чужие причудливые города, неизвестные ароматы диковинных цветов сердцеухало в сладкий ужас, это было слишком страшно. И он гнал искушающие мыслипрочь, насильно возвращал себя к скучным дюнам, низким тяжелым волнам, серойхмари облаков, миру без четких теней, серому ленивому прибою, шлепающему вберега Английского канала, долгим моросящим дождям.

Как звучит прибой, омывающий Азорские острова?

1986

А на войне, как на войне.

А до войны, как до войны —

везде, во всей Вселенной.

Он лихо ездил на коне…

В. Высоцкий

Он сидел за столом, сколоченным из толстенных плах. Исхудавший,заросший густой щетиной. Жареная курица дергалась в его ладонях, как живая, онвонзал зубы в мясо и резко дергал головой назад, отрывая куски глотал, непрожевав толком, торопливо отхлебывал эль, давился, кашлял. Справа стоялонабитое наспех обглоданными костями блюдо, слева стояли рядком кувшины. Парочказажиточных йоменов, оборванный монах, важничавший писец, белобрысый клирик инесколько крепко пахнущих селедкой рыбаков теснились поближе к двери – навсякий случай. За окном было густо-синее кентское небо, скучные холмы и стараяримская дорога, пережившая не одну династию английских королей.

Он отшвырнул пригоршню куриных костей и схватил кувшин.Запрокинул голову, эль потек на грязную старую кольчугу, на худые колени.Допив, размахнулся и грохнул кувшин об стену. Брызнули мокрые черепки.

– Вот такие-то дела, – со вздохом сказал в пространствотрактирщик. Бесхитростное на первый взгляд замечание имело массу оттенков исейчас вполне сошло бы за попытку начать разговор.

– Песок, – сказал рыцарь, ни на кого не глядя. – Иснова песок. И сто раз песок, болваны…

Он поднял обеими руками меч и с силой воткнул его в пол,целя в некстати прошмыгнувшую кошку, но промазал.

– Там нет кошек, – сказал он вдруг. – И ничего тамнет, кроме песка. Песок взметается пыльными бурями, а из бурь налетаютсарацины. Господи, ну почему? Почему все оказалось так непохоже на саги иэпосы? Когда мы высадились в Алеппо, каждый был Тэйллефером или уж Роландом покрайней мере. Мы грезили снами о смуглых красавицах, набитых драгоценностямиподвалах и блистательных поединках на глазах у короля. А ничего этогонет. – Он сгреб пустой кувшин и шваркнул им в монаха, снесшего это схристианским смирением. – Ристалища обернулись нудными каждодневнымирубками, божественные красавицы – толстыми скучными шлюхами, а Гроб Господень –просто щербатая и пыльная каменная плита. А султан Саладин никак не желаетпокориться, прах его побери…

– Но пряности… – осторожно сказал трактирщик, стоя так,чтобы при необходимости нырнуть за дверь. Совсем мальчишка, подумал он жалеючи.

– Пряности… – Глаза рыцаря были трезвыми истеклянными. – Подумаешь, достижение – привезли сотню мешков с приправамидля супа… Где зачарованные принцессы, я тебя спрашиваю? Где волшебныесамоцветы? Где колдуны? Где драконы? Будь они все прокляты – и Ричард ЛьвиноеСердце, и Болдуин, и остальные! Они отравили нам души. Они обманули нас. Ониобещали небывалые приключения, прекрасные чужие страны, похожие на миражи, апривели в преисподнюю – чахлые пальмы, верблюжий навоз и грязные лачуги, надкоторыми глупо вздымается крепость Крак…

Окно выходило на юг. На юге лежала та далекая земля, откудаон приплыл вчера. Он скривил губы, отвернулся и звонко плюнул на пол. Беззвучноподкравшийся трактирщик ловко поставил рядом с его обтянутым дырявой кольчугойлоктем полный кувшин.

– Я и смотреть не хочу в ту сторону, – громко объявилрыцарь. – Той стороны света для меня не существует. Есть только север,запад и восток – и никакого юга с сопутствующими румбами. Там смешались спеском глупые иллюзии несчастных юнцов. Там рассыпались прахом честолюбивыемечты о подвигах, позволивших бы нам превзойти Нибелунгов, Роланда и Ланселота,поставивших бы нас выше рыцарей короля логров. А у меня даже Изольды нет. ИДюрандаля нет. – Он допил эль и утер губы кольчужным рукавом, оцарапав ихдо крови.

– Что же, все вернулись? – тихо поинтересовалсятрактирщик.

Рыцарь мутно посмотрел на него, захохотал, махнул рукой:

– Какое там, старина… Это я один вернулся. А эти болваныпо-прежнему барахтаются в песках. Через неделю штурм Иерусалима, будут реветьтрубы, будут трещать копья, и кучка упрямых идиотов усердно станетпритворяться, что за их спинами – Ронсеваль… Ну и пусть. Сколько угодно. Толькобез меня. В этом мире нет ничего среднего. Либо подвиг, либо скучная возня. Итретьего не дано. А они там четвертый год играют в кошки-мышки с сарацинскимиразъездами, жрут самогон из фиников и притворяются, что обрели желаемое, чтоименно к этому и стремились. И ни у кого не хватает смелости признаться, чтоошиблись и обрели не то, что искали, гонор не позволяет им вернуться, упрямствозаставляет ломать комедию дальше, дальше… Ну и черт с ними. Никогда не позднопрозреть и поумнеть. Плевал я на их проклятый песок… Держи.

Он швырнул на стол горсть диковинных монет. Рисунок на нихбыл странный, чужой, невиданный, но трактирщик попробовал одну на зуб иуспокоился – настоящее полновесное золото. Рыцарь сгреб в охапку меч, шлем щит,узел с чем-то тяжелым и направился к двери, роняя то одно, то другое, подбираяс чертыханиями. Все молча смотрели ему вслед.

Трактирщик, кланяясь, подвел худого рыжего коня, помогприторочить к седлу доспехи и узел с добычей. Над ними было густо-синеекентское небо, вдали белела старая римская дорога, зеленели сглаженные временемхолмы.

Рыцарь не сразу взобрался на коня. Он стоял, пошатываясь,положил руку на седло, смотрел на юг, и в глазах у него была смертная тоска.

1984