МОЯ. Не отдам! - Айрин Лакс

отпускают замечания, восторженные.

— С такой фигурой и длинными ногами я бы пошла работать моделью, — вздыхает одна, довольно осматривает результат своей работы. — Красиво. Очень красиво и не перечеркивает ничего из того, чем наградила природа.

Наградила или наказала?

Какая разница корове, как она выглядит, если скоро ее превратят в стейк. Никаких иллюзий на счет Калмыка я не испытываю.

Есть у него свой корыстный интерес. Может быть, даже эго задето?

***

Дорога, которой меня везут, знакомая. Родные улочки почти не изменились, но асфальт положен новый, освещение хорошее. Поневоле втягиваюсь, крутя головой из стороны в сторону.

Охранник слева недоволен. У него на носу следы моих зубов, синяк наливается, и скула разбита Калмыком. Когда я поворачиваюсь в его сторону, он напрягается.

— У него тяжелая рука, — делюсь шепотом.

Охранник громко и сердито дышит, выдавая недовольство постукиванием крупных пальцев по колену.

— Тяжелее, чем у тебя, — продолжаю вдохновленно.

— Скоро на себе испытаешь, шкура, — цедит сквозь зубы. — Тебя долго искали.

— Ревин, не трепись, — одергивает его второй.

Я сижу между двумя лбами, пока машина катится по улицам родного города и тормозит у ворот отчего дома.

Глаза невольно пощипывает, я с трудом сижу на месте, подмывает вскочить и вылететь из машины, разглядеть все, пробежать по саду, который утопает под шапками снега.

— Приехали.

Охранники покидают машину первыми, мне нужно вылезти следом. Нарочно выглядываю с той стороны, где сидел Ревин.

— Подашь мне руку? Или я должна выпрыгивать из этого кабана?

Состряпав недовольную мину, протягивает крепкую ладонь, я опираюсь на его руку и не могу отказать себе в удовольствии щелкнуть зубами возле его лица. Он немного отшатывается.

— Сука, — шипит.

— У меня там полушубок остался. В машине. Подашь, Ревин?

— Шевелись, Ревин, — поторапливает его второй. — Живее давай!

Набросив песцовый полушубок, нарочно медленно направляюсь к дому. Территория освещена, снег расчищен и красиво блестит по обе стороны дороги к дому. Можно даже помечтать, что я, вся такая блистательная и роскошная, к себе домой возвращаюсь, и никто-никто мне не мешает. Где-то в кабинете наверху работает папа, по дому бродит толстенький и похрюкивающий от старости мопс Бро…

Даже дверной молоток в виде головы шута на месте. Стучу несколько раз. Мне открывают и приглашают войти, провожают в столовую. Стол накрыт для двоих.

— Руслан Тимурович сейчас спустится.

Я выбираю место во главе стола, накладываю салат, наливаю себе лимонада в высокий стакан.

За спиной — шаги.

Неторопливые, уверенные.

Лестница поскрипывает знакомо. Стараюсь не оборачиваться, добавляя к салату жареное мясо.

— Здравствуй, Моника. Заставила же ты меня попотеть, — на плечо опускается тяжелая рука с перстнем. — С возвращением домой, голубка моя, — стискивает плечо и хлопает по нижней линии челюсти. — Пересядь-ка.

— Это место Пименова Льва Николаевича. Папы нет. Значит, место — мое! — упрямлюсь.

— Место твоего отца в могиле, дорогуша. Хочешь отправиться за ним следом?

— Хочу поесть. Невежливо заставлять даму ждать и быть голодной. Меня не кормили.

Калмыченко хмыкает и обходит за стол. За год он раздобрел и стал еще более кряжистым. Кожа загорелая, рожа пышет здоровьем.

— Невежливо, согласен. Поужинаем.

Он начинает есть, время от времени смотря на меня, разглядывая. И чем дольше он на меня смотрит, тем меньше мне нравится его взгляд.

— А ты симпатичнее стала. На девку похожа, а не на жердь, — поглаживает подбородок задумчиво. — Будешь умницей в постели, оставлю тебе дом. Хочешь?

— Дом и так — мой. По праву должен быть моим!

— Верно, — посмеивается. — Папаша дом тебе завещал. Но получишь ты его или нет, будет зависеть только от тебя.

Ублажать борова в постели? Вот еще.

Калмыченко достает из кармана ключ и опускает его на стол.

— Ключ от ячейки в банке. Открыта на твое имя. Мне нужно то, что лежит в ней. Завтра ты ее откроешь, — произносит с угрозой. — А потом посмотрим, насколько ты готова сотрудничать и быть ласковой…

Глава 33

Ника

— Что в ячейке?

— Можно подумать ты, голубка моя, не в курсе.

— Не в курсе.

— Значит, узнаешь завтра. Ешь, ешь, тощая. Люблю, когда у бабы чуть пониже спины помягче. У тебя все-таки там маловато будет.

— Вадим работает на вас? — спрашиваю с досадой.

— Толковый малый, после первого же внушения понял, на чьей стороне нужно быть. Честно говоря, я уже почти не надеялся, что ты объявишься.

— Он не падал с лестницы. Да?

— Я в такие подробности не вдаюсь. Малец получил за то, что не смог убедить тебя сразу. Во второй раз подобных проколов он больше допускать не стал.

Выходит, у Вадима не было выбора? Или был? Невесту же он себе завел, она даже беременная! Это окончательно разбивает остатки моей детской влюбленности.

— Я хочу побывать на могиле у папы.

— Ты ничего там не найдешь.

— Хочу побывать, — упрямлюсь. — Никуда ваша ячейка не убежит.

Калмык откладывает приборы и смотрит внимательно.

— Думаешь, он с собой на тот свет что-то унес? Бесполезно! Мои люди все проверили.

— Ах вы… Вы могилу растребушили?

— Не я, мои руки чисты, — крутит в воздухе крупными ладонями.

— Конечно, у вас на такой счет имеются подчиненные. Вроде моего папы. И ноги тоже вы ему сломали.

— Голубка моя, я добропорядочный и законопослушный гражданин. Видела, какие улицы стали чистые, ровные. Это ты еще в центре не была. Плюс я строю школу и детский сад и вычистил от скверны наркоманский район, — хвастается. — И это все за один год! Да на меня люди молятся… Так что не надо наговаривать на меня! — качает толстым пальцем с массивным перстнем.

— Я хочу побывать на могиле папы. И я нужно вам живой.

— Но не целой, — хмурится мужчина, мигом теряя напускную доброжелательность и показывая свое темное нутро.

Меня накрывает паникой. Пытаюсь успокоиться, посчитать что-то, вспоминаю детали своего образа, воспроизвожу по памяти массивные, дорогие серьги, до самого последнего камешка.

Не помогает! Способ Дана не работает…

Мне нечем дышать, пульс зашкаливает.

Браслет начинает пищать.

— В чем дело? — приподнимается Калмык.

— Мне плохо. Дурно… Меня трогать нельзя. Сразу… дурно.

— Да твою же мать! Еще и