Наша взяла - Полиен Николаевич Яковлев

кровь колени и руки, охотники стали взбираться по отвесным скалам на вершину горы, поросшую густым лесом.

— Фу!-пыхтел Алешка,-вот, товарищи, тяжело, так тяжело.

— А тебя, чертенок,приглашали лазить по горам, что ли? — сказал ему сосед таманец, запыхавшийся не меньше Алешки,— шел бы назад.

— Иди сам, когда хочешь, а я назад не пойду.

— Ну-ну, давай руку,подсоблю, не серчай.

— А ты не лезь ко мне!

— Да я-ж по любви. Давай руку-то, поддержу.

— Сам влезу. Свои силы береги, пригодятся.

Ганька опередил всех и, ожидая товарищей, присел отдохнуть.

— Эй, таманцы, не отставать! — кричал он.

— А ты не ори. Неровен час, какой шпион услышит,— сказал ему внушительно старый таманец бородач.

— А я его штыком в брюхо!

Забравшись на вершину, охотники стали тихо продвигаться вперед, обходя с тылу неприятеля.

Наступила решительная минута.

Внизу ждали.

Ковтюх на своем боевом коне подъехал к кавалерии.

— Ну как, таманцы?

— Ждем твоего слова, товарищ командир. Кони не стоят, скорей уж пускай нас,—разнесем белых. Пятно от них мокрое останется и больше ничего.

Ковтюх потрепал по шее коня и ответил:

— Повремените малость... Скоро... Ждите команды.

Тем временем артиллерия открыла огонь по вершине перевала, где стояли неприятельские орудия.

А охотники подходили все ближе и ближе...

Пастух шепнул на ухо товарищам:

— Держись за мной, не отставать...

Подкравшись еще ближе, охотники вдруг открыли неожиданную стрельбу и с громким криком „ура“ обрушились на врага.

Удар был так неожидан, так ошеломляющ, что белые сразу растерялись и дрогнули. В то же время стоявший у подножия перевала Ковтюх глянул на свою конницу и —

— Вперед!

Как вихрь помчалась по шоссе красная кавалерия и не успели белые прийти в себя, как она уже проскакала недоступные полчаса тому назад участки и мчалась на врагов, сверкая острыми саблями.

— Урра! Смерть врагам Советской власти!

За конницей двинулась несокрушимая Таманская пехота. Неприятель, еще так недавно державший грозную позицию в своих руках, обратился в бегство. В особенности же без удержу мчались грузинские войска, „кукурузники“, как прозвали их таманцы.

Ребята ликовали.

— Урра! Наша взяла!—и бежали вместе с другими за отступавшим врагом.

Вдруг пастух остановил товарищей и указал им на склон горы.

— Глядите, вон за большой скалой, чуть видно, белые пулемет бросили. Побежим захватим его.

— Да где ты его видишь?

— Да вон чернеет за скалой. Не видите, что ли?

Захватить такой трофей, как пулемет, было слишком заманчиво.

— Айда, айда, ребята!

Мальчики вскарабкались на гору и подошли к оставленному белыми пулемету.

— Как же мы его с горы спустим?

— А чорт его знает как! Веревки надо.

— Дадим знать нашим, пусть придут на подмогу. Так и придется сделать.

— Вы идите,—сказал пастух,—а я пока здесь пулемет покараулю.

Ганька, Алёшка и Васька снова спустились с горы и побежали за товарищами таманцами.

Пастух сел у пулемета и стал внимательно его осматривать.

— Надо бы из этой штуки стрелять научиться,— подумал он. Где-ж тут пули проходят? А эта часть для чего?

Увлекшись осмотром пулемета, он не видел как позади него, с ловкостью дикой кошки, кралась какая-то фигура. Когда пастух встал, он вдруг увидел перед собой озлобленное лицо офицера. Это было так неожиданно, что в первый момент пастух даже забыл, что у него в руках винтовка. Не успел он опомниться, как офицер схватил его двумя руками за горло и повалил навзничь. Падая, пастух сильно ударился спиной об пулемет, хотел крикнуть, но чужие железные руки слишком крепко сжимали его горло. Собрав все силы, он согнул колени и уперся ими в грудь врага, но тот с глазами, налитыми кровью, еще плотней схватил его шею и продолжал душить.

Когда офицер встал, пастух остался лежать неподвижно...

Юный герой был мертв.

Схватив пулемет, офицер покатил его к краю высокой отвесной скалы. Под скалою, меж острых камней, узкой змейкою вился горный ручей. Оглянувшись по сторонам,— он с разбегу столкнул пулемет в пропасть и скрылся в лесу.

Когда Ганька с товарищами, в сопровождении трех таманцев, пришли на то место, где оставили пулемет, и увидели мертвого пастуха, их охватила тоска и ярость. Сжимая винтовки в трясущихся от злобы руках, они осмотрели кругом все скалы, щели и кусты, но врага, конечно, уже не нашли.

Молча стояли они над трупом дорогого товарища. Первым нарушил молчание Алешка.

— Тут же, под этим высоким дубом и похороним его. Пусть этот старый дуб стережет товарища. Когда-нибудь мы вернемся сюда и поставим ему хороший памятник.

Выкопав могилу, мальчики и бывшие с ними таманцы уложили в нее пастуха, засыпали землей и сделали над могилой маленький холм. На стволе дуба Васька штыком выцарапал день, месяц и год.

— Ну, ребята, воздадим же товарищу воинскую честь,— сказал пожилой таманец.— Стройся!

Все стали в шеренгу.

— Взвод, пли!

Один за одним, несколько залпов, грохочущим эхо, разнеслись по горным ущельям...

— Спи, дорогой товарищ, мы не забудем тебя никогда! Ганька взял в руки винтовку пастуха, долго и молча смотрел на нее..-.

— Филькина, ведь, винтовка...

— Да, еще одного из нас не стало,— вздохнул Алешка.

— Ну, голову выше, товарищи!—крикнул пожилой таманец.— Чего носы повесили? Разве вы не таманцы? Стройся, надо своих догонять. Ну! Шагом марш!

Все тронулись в путь.

— Идите, идите, я вас сейчас догоню, сказал тот же таманец. Когда все ушли, он долго еще стоял у могилы.

— И хлопца-то этого я вовсе не знал. — думал он,— что-ж это со мной такое делается?

Смахнув слезу, он сурово окинул взглядом дремучий лес и решительно зашагал, догоняя своих.

— Эх, ведь, не уходят же эти жизни напрасно!

Так с беспрерывными боями Красная Таманская Армия продвигалась вперед, стремясь соединиться с главными военными силами большевиков.

В бою под Армавиром убили Васькиного отца. Сам Васька заболел тифом и при отступлении таманцев из Ставрополя остался в городе. В калмыцких степях от голода и страшной цынги погиб Алешка.

Ганька остался один. Он сильно изменился. Родная мать и та не узнала бы его. Он вырос, почернел, страшно исхудал и вся тяжесть боевой обстановки наложила на него какой-то особый отпечаток. Никто бы не сказал, что ему двенадцать лет, он казался много старше.

Таманская армия таяла с каждым днем. Немногие пробились к