Схолариум - Клаудия Грос

Возникла еще одна проблема, над ней Софи размышляла с утра до вечера. Для всех в доме она должна оставаться Софи Касалл. Но на улицу нужно выходить в образе студента… Черный ход! В доме есть черный ход, которым теперь, осенью, почти не пользуются, потому что он ведет в сад. Следовательно, она сможет незаметно выбираться из дома, переодевшись студентом и моля Бога, чтобы никто не обратил внимания на эту дверь. Или лучше подыскать себе другую комнату и сразу же представиться там студентом. Но эту мысль она отбросила. Утром, когда она будет выходить из дома, еще достаточно темно, никто ничего не заметит. А назад она проскользнет ближе к ночи. А когда в следующем году дни снова станут длиннее, можно будет подыскать себе новое пристанище. Она надела плащ, приклеила бороду, нацепила парик и посмотрела в зеркало. В нем отразился незнакомый человек: дерзко-строгий, с бородой и тонкими, плотно сжатыми губами. Да еще эти волосы. Настоящий мужчина. Голос, сам по себе ставший более низким. Мрачный взгляд, в котором угадывалась начитанность. На Софи напал неудержимый смех, и она хохотала до тех пор, пока не отвалилась борода. Ей нельзя будет смеяться, если она хочет доказать им то, во что бы они ни за что не поверили, даже если бы увидели собственными глазами.

Что женщина тоже может учиться. Она почувствовала себя беззаботной — свойство, которое она начисто утратила во время семейной жизни с Касаллом. Теперь она знала, чего хочет. О законности своего намерения она старалась не думать, отодвигала эти мысли, гораздо больше размышляя о том, как перехитрить старикашку, который наверняка регулярно пересчитывает свои монеты.

Софи ждала. Шли дни. И вот однажды она спустилась по лестнице еще до восхода. Хотя служанки уже были на ногах и возились на кухне, в это время никто не смотрел на запущенный сад, через который она тихонько выбралась на улицу. Она отправилась записываться на факультет. Для собеседования был выбран молодой, пока еще незнакомый ей магистр. И как раз сейчас она собиралась постучаться к нему в дверь.

Всю галерею заполонил ледяной холод, который застрял в углах и разместился вдоль стен. Постепенно солнце слабело, а дни становились короче. Теперь никто больше не грелся на ступенях коллегиума: студенты в толстых плащах теснились в нескольких отапливаемых комнатах.

Первую лекцию Софи слушала у магистра, которого выбрала для записи на факультет. Она сидела на полу и мерзла, потому что в полу холод застревал наиболее прочно. Магистр читал об образах, а она прилежно записывала, хотя вполне могла проработать эту книгу дома. Только не обратить на себя внимания, окружить себя ореолом нищеты: «У меня бедная комната на Шпильмансгассе», — ведь студенты гораздо охотнее примыкают к тем, у кого есть деньги. От кого-то рядом исходил не выветрившийся со вчерашнего дня запах вина, и Софи стало дурно. Воздух пропитался странной смесью земли, кислого вина и бумаги. Перед ней, сгорбившись и положив листы бумаги себе на колени, сидел Лаурьен. Один раз он повернул голову, и она улыбнулась. Не узнал. Она была довольна, что он не признал ее в незнакомом парне. Если бы не опасение, что старик примется пересчитывать свои накопления и, возможно, изобьет мать… Наставит ей синяков, потому что подумает, что это она…

— Как тебя зовут? — прошептал сосед.

В документах она числилась под именем Иосиф Генрих. Звучит ненавязчиво — так могут звать любого.

— Иосиф Генрих.

— В каком схолариуме ты живешь?

— Я живу не в схолариуме. У меня маленькая комната на Шпильмансгассе.

Интерес тут же пропал. Если человек живет в таком переулке, то взять с него нечего.

Магистр закончил лекцию, студенты поднялись и тут же разошлись. Никто не обратил внимания на неулыбчивого и молчаливого бородатого парня, а поскольку его не знали ни в одном схолариуме, то все предались собственным развлечениям и оставили его в покое. Серьезный молодой человек с растительностью на подбородке внутренне ликовал: «Я вам всем еще покажу, на что я способен. Вы даже не заметили, что в стаю волков проникла овечка».

Назад в насквозь продуваемую галерею, в которой теперь не было ни одной живой души. Она шла медленно, и вдруг издалека легким эхом донеслись голоса. Она застыла. Один из голосов принадлежал Штайнеру, второй — Ломбарди. Заговорили громче. Софи слегка наклонила голову, заглянула за украшенную орнаментом в виде листьев колонну: теперь можно было разобрать почти каждое слово.

— Убийца Касалла — если предположить, что речь идет именно о нем, — загадал мне вторую загадку. Я должен подумать о квадривиуме и о том, как получается, что голубка убивает коршуна.

— А почему вы мне об этом рассказываете? Неужели все-таки исключили меня из списка кандидатов в убийцы?

— Видите ли, я тыркаюсь во все углы, как дух, который везде и нигде, или как преступник, который тоже везде и нигде. Не могу верить никому, кроме самого себя, хотя и это иногда ставлю под сомнение…

Раздался смех.

— Так что там насчет квадривиума? — спросил Ломбарди. — Что он имеет в виду? Я еще не видел ни одной голубки, которая убила бы коршуна. По-моему, подкидывая свои загадки, он пытается руководить нашими действиями. Нужно серьезно подумать, стоит ли вообще читать его писанину.

— Это единственная зацепка.

— А вдруг кто-то другой вздумал над нами пошутить?

Штайнер молчал. В ледяном углу, скрытая двумя колоннами, Софи поплотнее закуталась в плащ Что это за загадка? И при чем тут квадривиум? Философская задача или просто развлекается какой-то шутник, радующийся тому, что магистры выставлены на посмешище? Поблизости раздались шаги. Кто-то вышел из подвала. Придется пройти мимо тех двоих. Она подняла голову: на карту поставлено все. Софи вежливо поздоровалась и открыто посмотрела им прямо в глаза. Ломбарди кивнул, Штайнер тоже. Оказывается, они слепые, как кроты. Первая победа за ней.

Он взял лошадь и еще до заката выехал из города. Среди ночи обратно в эти ворота его не впустят, разве что заплатить, так что он прикинул, не лучше ли переночевать в какой-нибудь деревне. Дорога на Вайлерсфельд лежала среди полей и лугов. Место пустынное. На горизонте виднелись горы, лениво текла река. Ветра не было.

Он спросил какого-то крестьянина, где здесь бывшая цистерцианская церковь.

Вьюны обвивали проемы окон, вокруг валялись камни, оставшиеся от боковых нефов. Вокруг ни души. На алтаре он обнаружил свежие следы воска. Значит, все-таки они тут были. Он осмотрелся. Ни одного бугорка, только несколько кустов. Значит, вот здесь и прятались Лаурьен с Домицианом. При мысли о том, что они тут видели, Ломбарди покрылся потом, который ручьем катился у него по спине. «Во имя Господа…» — пробормотал он и вернулся к лошади.

Сел в траве и стал ждать. Он хорошо разбирался в их ритуалах и совсем не случайно приехал сюда именно сегодня. Он знал все, что они думают и что делают.

И боялся. Когда они появились в темноте — странная процессия со свечами, издающая кошачьи вопли, — он встал, потому что не собирался наблюдать за их жуткими плясками. Возможно, разумнее было бы сначала взглянуть на их лица — на самом ли деле это те, кого он ждал. Но этого не понадобилось: старшим священником был Найдхард, черты которого он не забудет никогда. Беглый монах, в конце концов нашедший свое призвание в sexum sacrale, так же как другие люди находят себя в служении церкви или искусству. Только его странное служение не было угодно церкви, именно поэтому она его преследовала и желала ему гореть в аду. Найдхард остановился, как будто, подобно зверю, загодя чувствовал притаившуюся поблизости опасность. Повернул голову и поднял повыше свечку. Ломбарди подошел, предусмотрительно спрятав под жилетом нож. Послушники и монахини испуганно закричали, обратив взоры к Найдхарду, который энергичным жестом призвал их к спокойствию. А потом улыбнулся и поманил Ломбарди к себе.