Образ Беатриче - Чарльз Уолтер Уильямс

Данте предвидит, как «В аду он скажет, в царстве злорожденных, — // Я видел упование блаженных». Не нужно других доказательств того, что представление о будущей «Комедии» уже существовало в его сознании. Мы знаем, что Мильтон думал о «Потерянном рае» годами; мы знаем, что Вордсворт многие годы размышлял над великой поэмой, прологом к которой должна была послужить «Прелюдия». Наконец, мы знаем из «Пира» (как бы его не интерпретировать), что Данте посвятил годы размышлениям над темами «Новой жизни» и «Комедии». Возможно, полный план у него еще не сложился, но уже ясно было, что работа будет посвящена не только и не столько Беатриче, сколько христианской вере вообще, что содержание ее должно быть точным и небывало новым.

В «Чистилище» есть описание изваяний на стене первой террасы, там вообще много говорится об искусстве. Цель этих разговоров проста — устремить душу к небу. Видимо, Данте (как и многие другие мыслители средневековья) считал это главной целью искусства, хотя история с правкой «Новой жизни», да и всё последующее отношение церкви к «Комедии» говорят о том, что официальные представители небес на земле не разделяли эту точку зрения. Но дело здесь в том, что эти барельефы («Чистилище», X) естественны настолько, «что подражать не только Поликлет[82], // но и природа стала бы напрасно», они «немыслимы для смертного труда». Изваяния настолько совершенны, что образы Девы и Ангела, кажется, на самом деле говорят. Эта правдивость изображений подобна точности, о которой говорил Данте в своем стихе. Это запечатленное в мраморе остановленное время.

Но точность вовсе не мешает сложности. В письме с посвящением «Рая» «Благородному и победоносному господину, господину Кан гранде делла Скала, наместнику священнейшей власти кесаря в граде Вероне и в городе Виченца», нам вновь напоминают о четырех значениях «Комедии». Данте не сомневался, что очень немногие из его читателей смогли уловить все четыре значения одновременно или даже последовательно. Большинство читателей вполне удовлетворятся меньшим, однако любой из тех, кто ценит поэзию, по крайней мере догадывается, что скрывает она больше, чем показывает, и даже больше, чем считает автор. Великие произведения всегда актуальны и всегда уместны, это их неразрешимая загадка. Она-то и дает повод для множества интерпретаций, а еще это замечательное оправдание (хотя и недостаточное) для переводчика, поскольку дает ему возможность утверждать, что именно его версия перевода единственно верным способом передает смысл произведения. Впрочем, это утверждение касается только по-настоящему великой «аллегорической» поэзии (правда, вряд ли найдется какая-нибудь по-настоящему великая поэзия, которая не является «аллегорической»). Именно это осознание делает для нас «Потерянный рай» или «Прелюдию» произведениями, имеющими отношение к нашим сегодняшним делам, независимо от того, принимаем ли мы Бога в первом случае, или Природу во втором.

Данте интересует истинность предмета, рассматриваемого во всех его различных категориях, и душа его растет по мере того, как ему удается освободить смысл того или иного явления. Об этом и говорится в трех частях «Комедии», которые опять-таки можно поделить на две части. Например, их можно представить как три равные книги, описывающие три разных состояния. А можно иначе: «Ад» и «Чистилище» можно считать прелюдией к «Раю», а сам «Рай» становится отдельным цельным произведением. А можно рассматривать «Ад» как отдельное целое, альтернативное двум другим частям, взятым вместе. Каждый из таких подходов некоторым образом меняет угол зрения на всю «Комедию», меняются акценты, открываются новые смыслы. Однако все три метода должны привести к четвертому, в котором «Рай» рассматривается как целое, включающее в себя две предыдущих части. «Ад» не может и не должен быть оторван от «Рая», в противном случае мы обессмысливаем первый и обедняем второй. Еще неправильнее разделять их с точки зрения романтизма. То, как автор описывает Любовь и куртуазность в «Новой жизни», подразумевает, что, к сожалению, самому ему не всегда удавалось сохранять их в своих взаимоотношениях с миром. Эти качества, безусловно, являются естественными в том смысле, что не зависят от нашего знания об их противоположностях. Мы можем ведать добро, не ведая зла. Такова наша природа, хотя, к несчастью, она подверглась искажениям. Поэтому бытие Беатриче опасно для того, кто ее любит. В «Новой жизни» это не очень заметно, поскольку она уделяет больше внимания созерцанию, чем опасности, но опасность есть — это опасность неподчинения небесному видению — опасность невежества, угрюмости, жадности, отсрочки и задержки, неверности, прикидывающейся верностью. Наши мотивы не оправдывают нас, поскольку скрывают лицемерие. К такому неожиданному для себя выводу пришел сам Данте после первых встреч с Дамой Окна: наши поступки должны выражать нечто цельное. Без этого не может быть уверенности в Спасении, которым наградил нас Господь, искупивший все наши дела и помыслы. «Рай» полон тех, чьи дела и мотивы искуплены, но Эмпирей окружает всё, в том числе и ад. Это благодаря Эмпирею мы воспринимаем ад как ад. На титульном листе «Новой жизни» могли бы стоять слова: «Я увожу к погибшим поколеньям».

Видение, о котором говорится в третьей песне «Ада», посетило Данте на Пасху в 1300 году. «Новая жизнь» сообщает, что на самом деле это произошло намного раньше, если только не предположить, что позже Данте получил другое видение, подтверждающее первое. Но дело не в датировках, главное — видение является частью «Комедии». Причин для выбора именно этой даты было достаточно; это был рубеж века, «святой год»[83]. А еще для автора это был год рухнувших надежд — Император не пришел в Италию, и надежды на восстановление status quo пришлось отложить. Отчасти поэтому «Комедия» воспринимается как попытка повлиять на ситуацию, как надежда на исправление ситуации, и как некий жест отчаяния. Мы владеем внепоэтическим знанием истории, и поэтому привыкли думать об авторе «Комедии» как о разочарованном изгнаннике. Но это совсем не так. Мы упускаем из вида, что в 1300 году Данте был вполне успешным человеком. Ему исполнилось тридцать пять лет, его поэтическая репутация была неоспорима, в этом году он был избран одним из приоров[84] и принимал заметное участие в делах города. Некоторые исследователи считают, что первые восемь песен «Комедии» были написаны до изгнания. Если так, значит, они были написаны успешным человеком. Это не так уж важно для нашей оценки начальных песен поэмы. И все же следует помнить, что ее автор в это время — практичный человек, политик, муж и отец, ученый и поэт (в ту эпоху два последних определения были практически синонимами), то есть это совсем не растерянный человек, ослепленный невзгодами. В этом и состоит