Восточное наследство - Андрей Анисимов

— А я нет, — сказал Сева, обтирая полотенцем лицо. — Пей штрафную. Лида, налей Гансу стакан водки.

— Не надо меня штрафофать! — взмолился Ганс. — Если хочешь убифать, согласен, но на площадке клюшкой или шаром. И я уже заслужил пятьдесят очкоф. Я приехал один. Бодрофич остался на приеме.

— Хорошо, мы как раз собирались на поля.

Знакомься, это Петр Ерожин, друг Нади. Он никогда не видел, как играют в гольф.

— Душефно рад, — поклонился австриец. — Мы с Сефой пройдем три поля, а фы гуляйте и глядите. Там очень красифо. — Ганс еще раз расплылся в улыбке и стал вынимать из пакета дары. Коробку конфет. Шикарную бутылку рейнского вина. Куклу австрийского охотника в национальном костюме с рожком.

— Это все нам? — обрадовалась Вера. — Гансик, ты прелесть.

— Самый большой подарок, что ты нам сделал, Ганс, это то, что не привез Бодровича.

У нас есть, о чем поговорить, — добавил Сева, вынимая свою тушу из кресла.

Люба с Верой остались дома помогать Лиде готовить чай. Сева собрал в чехол на колесиках набор клюшек, и они вчетвером направились к гольф-клубу. Сева и Ганс отстали. Сева катил клюшки и беседовал с Крюгером о делах. Надя взяла Ерожина под руку и повела показывать поля. По-английски стриженные газоны полей для гольфа превращали знакомый русский пейзаж в чудесный парк. Оказывается, наши березки в сочетании с английским газоном удивительно преображаются.

— В чем смысл игры? — спросил Ерожин, оглядывая группки мужчин, медленно шествующих от одного поля до другого.

— Костяной шар надо загнать в лунку, — ответила Надя.

— А где лунка? — оглядываясь, допытывался Петр.

— Лунка далеко. Сначала надо пройти поля. Хороший игрок проходит поле за меньшее число ударов. Надо суметь не загнать шар в ловушку. Видишь ловушки?

— Вижу, — Ерожин различил песчаные плеши на зеленом газоне поля.

— Если шар попадет в ловушку, его трудней оттуда вынуть хорошим ударом. Для этого у них специальные клюшки.

— Что-то они не торопятся, — заметил Ерожин, глядя на бредущих игроков. Среди них были один африканец и один японец.

— Гольф потому и считается дипломатическим спортом. Во время игры можно посплетничать. Видишь японца? Это посол. Он заядлый игрок.

Надя и Ерожин давно оторвались от Севы с Крюгером. Они спустились к ровному зеркалу прудика и уселись на ствол дерева, приспособленный под скамейку.

— Петь, у тебя было много женщин? — вдруг спросила Надя.

— Зачем тебе знать? — ответил Петр, обнимая девушку за плечи.

— Скажи. Мне интересно, — настаивала Надя. — Я о тебе так мало знаю. Знаю, что ты был женат. Почему развелся? Я хочу знать про тебя все. Ты же сегодня признался мне в любви? Правда, тебя это сделать заставили.

— И я им очень благодарен. Сам бы не решился, — ответил Ерожин.

— Ты отца боишься? На скромника ты не похож. Домой меня не приглашаешь. Почему? Ты ведь знаешь, что я тебе ни в чем не откажу. — Надя покраснела, но глаз не стрела.

Ждала ответа.

— Понимаешь, Надя, мне трудно тебе объяснить, но я попробую. Ты мне понравилась сразу.

— Тогда, на свадьбе? — Надя погладила колючую щеку Ерожина. — Я в тебя на свадьбе влюбилась. Как ты со мной один раз станцевал, я погибла-. Я тебя весь вечер глазами искала.

А ты больше не подошел.

— Я тоже на тебя весь вечер смотрел. А не подошел потому, что подумал: куда ты, старый кобель, лезешь? Девочку захотел. Сиди тихо.

Я себе приказал и приказ выполнил.

— Когда мне отец рассказал, что Петр Ерожин в больнице лежит с пулей, которая папе предназначалась, я сразу почувствовала, это ты. Не знаю почему.

— А я когда в сознание пришел, первое, что вспомнил — твое лицо. Почему в больнице — не помню, что было — не помню, а твое лицо помню. Музыку ту помню.

— А я, когда в больнице тебя увидела, худого, в щетине, сердце сжалось. Чуть в истерику не впала, но, вижу, ты глаза приоткрыл.

Я себя заставила улыбнуться. Ничего не могу понять. Чужой мужик, видела всего раз в жизни, а такой родной, аж до боли.

— А я глаза открыл, думаю, опять бред.

Вроде уж оклемался, и снова… Жду, когда видение исчезнет. А ты не исчезаешь.

— А я поняла, что ты меня узнал и рад. Твои глаза тебя выдали. Я потом весь день как шальная бегала, песни пела, папе на шею бросалась.

К бабушке пошла. Так хотелось с кем-нибудь радостью поделиться. Но сдержалась. Подумала: вдруг ты женат? Стала отца тихонько о тебе расспрашивать. Узнала, что ты в разводе. Что тебя жена бросила. Что у тебя в Москве никого. Так хорошо мне стало…

— Потом ты еще пришла в больницу, пирожных мне принесла. Я пирожные терпеть не могу, но в тот раз они мне показались чудом.

Я тебя каждый день ждал.

— А я ничего делать не могла, возле больницы круги давала, а зайти боялась. — Надя поднялась, обняла голову Ерожина и, поглаживая его белобрысый ежик, добавила:

— Боялась тебе надоесть. Подумаешь — вот девчонка, прилипла.

— Дуреха! А я мучился. Думал, ты мне благодарность за отца выказываешь. Жалеешь раненого.

— Теперь-то ты знаешь, что я тебя люблю.

Чего боишься? Если не отца, то кого?

Ерожин поднялся, поцеловал Надю и повел в парк.

— Наденька, ни к одной женщине в жизни я так не относился. Ты спросила, много ли у меня было женщин? Не считал. Женщин я любил. Любил, как любой нормальный мужчина.

Любил пофлиртовать. Под любовью я в основном понимал секс. К тебе у меня совсем другое.

Мне хочется тебя видеть, гладить, ощущать твое хрупкое тело. Любоваться твоим удивительным лицом с белобрысыми локонами и темными глазами. Я наслаждаюсь любым твоим движением, тем, как ты ходишь, поднимаешь руку, говоришь, смеешься. Я боюсь перейти эту грань. Боюсь, что постель тебя обидит, испугает. Ты подумаешь, что я зверь, животное, и исчезнешь или станешь терпеть из жалости.

— Какой же ты глупый… Такой большой, такой взрослый и такой глупый. Я мечтаю стать твоей. Мне снятся твои сильные руки, твои губы. Мне не хватает тебя ночью. И, знаешь, мне не стыдно тебе в этом признаться.

Папу ты не бойся. Он умница, он все поймет, и ты ему очень нравишься. Он говорит о тебе с восхищением. Говорит, что ты чудо-сыщик.

Знаешь, мне тоже захотелось стать сыщиком.

Я подумываю перейти на юридический. Мне кажется, у меня есть понимание человеческих поступков. У меня интуиция зверская. Я людей чувствую за километр.

Надя вдруг засмеялась и побежала вперед по дорожке, забежала в лес, присела и стала рвать ландыши. Тут, за бетонным забором, в этом удивительном русском закутке для богатых, ландыши доверчиво цвели на самых видных местах. Надя собрала маленький букетик, вышла к Ерожину и сказала: