Мир Александра Галича. В будни и в праздники - Елена П. Бестужева

об этой прибавочной стоимости!

А я ж её от сих до сих,

От сих до сих!

И вот теперь я полный псих!

А кто не псих?!

<1964>

Глава очередная

Немного о Марксе, ещё меньше об Энгельсе, а заодно – о дорогом Леониде Ильиче, прибавочной стоимости и много ещё о чём (часть первая)

Бал-маскарад по-советски. – Изделие № 2 за 4 коп. – Кавказцы в трюмо советского фольклора. – Две песенки. – Структура «жестокого романса» и городской баллады. – Чужие «голоса». – «В рабочий полдень» и другие радиопередачи. – В механическом нутре игрушки

Освоить необъятное творческое наследие Карла Маркса, кажется, смог один лишь человек в мире – его верный друг и соратник Фридрих Энгельс, который, по-видимому, являлся и соавтором немалого числа марксовых сочинений. Даже великий Ленин, скорее, не осваивал это наследие (поскольку был хоть и рыжий, но сам с усам и с бородой), а развивал мысли и тезисы, представлявшиеся ему наиболее достойными развития. Все прочие граждане перед океанским марксовым гением пасовали. Пасовали они также перед гениями и прочих классиков марксизма-ленинизма. Сколько раз на различных этапах сознательной и полусознательной жизни зубрили эти сочинения, но стоило закрыть книгу, и в голове вспыхивала единственная мысль: ничего не помню. Кровь приливала к лицу, от ужаса бросало в жар, немного – и горячие волны сменялись приливами холодного пота. Из жара в холод, из холода в жар. Так закалялась сталь каждого отдельно взятого советского человека.

Добросовестность, с какой подходили к учению, искреннее усердие не вели ни к чему. Авторы с превеликим серьёзом рассуждали о материях, интересных и понятных исключительно им самим. Не могу припомнить, встречались ли в сочинениях Маркса и Энгельса, изданных на русском языке, цензурные изъятия, купюры, обозначенные в тексте, а потому оставлю без комментариев строку даже точками в строчке не брезговал. Точки путём вариативной подстановки толковались скорее в пушкинских стихах, какой-нибудь входившей даже в сборник избранных произведений «Телеге жизни», где внезапный обрыв строфы легко реконструировался из-за рифменного ожидания.

С утра садимся мы в телегу;

Мы рады голову сломать

И, презирая лень и негу,

Кричим: пошел, …!

Причём, вариантов, ровнёхонько ложащихся на это многоточие, имелось по выбору несколько, и в дружеском кругу зачастую спорили – какой же имеет место в оригинале – …! или …!?

«Капитал» К. Маркса.

Такое обширное сочинение читать надо годы и годы

Итак, «Капитал» с «Анти-Дюрингом» представлялись сочинениями крайне скучными, вроде стихотворного эпоса, повествующего о лицах значительных и событиях бурных, однако теряющих смысл, расплываясь в сотнях строф и тысячах строк. Но как жаль, что и ленинские статьи, где то и дело встречались фрагменты и обороты, донельзя чёткие, отмеченные громогласной выразительностью (по аналогии с архитектурой, можно охарактеризовать их как публицистический функционализм), проходили мимо сознания. А ведь это почти стихи, чего стоит хотя бы эпохальное: «Жить в обществе и быть свободным от общества нельзя». Верхние соседи не дадут.

Возможно, главной ошибкой являлось то, что эти книги навязывали, их предлагали изучить в явочном порядке и тем распугивали читателей, отторгая их, и нерасчётливо. Стихи читают для души, хотя бы стихи и в прозе: «Призрак бродит по Европе – призрак коммунизма». В поступи этих строк слышится традиция реакционного романтизма или постромантизма, так могли написать и Новалис, и Лотреамон, и Ницше. И самое последнее занятие – пересказывать содержание стихов, на том потерпели крах и школьные, и университетские программы по литературе.

Так ли, иначе ли, пересказывать надлежало, потому что, кроме обязательных академических курсов в высших учебных заведениях, существовали разнообразные кружки и даже «народные университеты» марксизма-ленинизма. Учёба там была пустой и тягостной формальностью, но формальностью, от которой нельзя отвертеться. Зачёты сдавали и писатели, и народные артисты. Воспоминания зафиксировали ход такого экзамена. Знаменитый театральный режиссёр Юрий Завадский, баловень женщин, вальяжный, чуть постаревший и потёртый судьбой на сгибах красавец, вынужден отвечать перед экзаменационной комиссией. Он входит, садится к столу, берёт один из выложенных билетов. Говорит сам с собой вслух: «Так, первый вопрос: “Три источника и три составных части”. Ну, это я знаю». Разыгрывается целое представление, члены комиссии дружно кивают головами, соглашаясь. Чудовищно.

Презерватив в запечатанном виде

Лучше оставим эту тему, вспоминать о которой неловко. Вспомним о праздниках, вспомним, что такое бал-маскарад на советский лад, чтобы понять, откуда взялось: наряжался на праздники призраком, сатирический гротеск ли это, реальная ли подробность. Или, может, только вариация старого анекдота о Петечке – существовал такой персонаж, ученик средней школы, хулиган и провокатор, впоследствии переименованный фольклором в Вовочку, что ли, для благозвучия, удобства рассказа. Итак, Петечка приходит в аптеку и говорит – дайте мне самый большой презерватив. Продавщицы переглядываются, хихикают, спрашивают: «Петечка, а зачем тебе такой, ха-ха, огромный презерватив?» – «Да вот хочу на маскарад гондоном нарядиться, весь праздник им испортить», – отвечает Петечка.

Для читателей, от советских реалий далёких, а потому могущих не понять, в чём истинный смысл этого анекдота, следует уточнить: советские презервативы не пользовались спросом. Во-первых, как-то привыкли обходиться без них, и привычку менять не собирались, во-вторых, подавляющее большинство граждан (речь идёт о мужчинах, разумеется, ведь они – главные добытчики) не решалось спросить в аптеке этот самый презерватив, ложный, как посчитают сейчас, действительный, как представлялось тогда, стыд мешал, язык не поворачивался, губы еле шевелились. О чём свидетельствует, опять-таки, анекдот тех времён. Интеллигент – все люди, носившие очки (инвектива из действенных: а ещё очки надел!), а также шляпы (другая инвектива: а ещё в шляпе!), рассматривались тогда в качестве интеллигентов, – приходит в аптеку, наклоняется через прилавок к продавщице и, краснея, пламенея, заливаясь краской, что-то ей невнятно шепчет: «Дайтемнепожалуйстаодинпрезерватив». Продавщица громко переспрашивает: «Гондон, что ли?» Интеллигент опять что-то невнятно шепчет, пунцовея и вот-вот не теряя сознание: «Дайтемнепожалуйстаодинпрезерватив». Продавщица опять переспрашивает: «Гондон, что ли? Платите в кассу». И кричит кассирше: «Машка, пробей этому один раз гондон». Убитый стыдом и покрытый срамом человек плетётся в кассу, возвращается с чеком, встаёт в конец очереди, а когда подходит к прилавку, невнятно шепчет продавщице: «Дайтемнепожалуйстаодинпрезерватив». Та громко переспрашивает: «Гондон, что ли?» Получив требуемое, интеллигент плетётся к выходу. У самой двери останавливается, вскидывает голову, отягощённую что очками, что шляпой, и говорит во всеуслышание с вызовом: «Да, да, представьте, … иду».