Инкубус - Михаил Зуев

Передо мной встал вопрос, такой, какой, может быть, никогда раньше не возникал ни перед кем. Мне нужно было передать вам не просто факты или сумму знаний, нет. Мне предстояло передать вам суть природы человека. Вот ту самую суть, что отличает человека, обычного, нормального, порядочного человека, – от нелюди. А где ее, суть эту, взять в чистом, можно сказать, дистиллированном виде? Оказалось, что ее невозможно изолировать от человека во всех его проявлениях. Без человека, без его внутренней красоты и внешнего несовершенства, без его взлетов и падений – она вянет, она умирает!

Вы – наши дети. Значит, вы люди такие же, как мы? Но мне с самого начала было ясно, что вы не такие, как мы. В одном, другом, третьем – не совсем такие, а в чем-то – и совсем не такие. Но как передать вам суть человеческой природы? Для меня это затруднительно даже сейчас, когда вы выросли и через несколько часов отправитесь в совсем другую жизнь, туда, где мне и таким, как я, есть место разве что в роли наблюдателей. А когда вы были малы, задача вообще не имела решений. Но она решений требовала! И тогда я выбрал один-единственный доступный для меня путь. Я сказал себе: ты должен показывать детям, «отдавать» детям жизнь такой, какая она есть. И ни в коем случае не быть при этом сторонним и беспристрастным наблюдателем. Напротив, ты должен сделать так, чтобы детям стал доступен весь спектр твоих эмоций и твоего отношения к происходящему; чтобы они видели факты и сразу же, тут же, одновременно с фактами, познавали бы твои ощущения от фактов. Чтобы, помимо суммы фактов, они немедленно могли чувствовать, как человеческая природа, человеческая суть – в данном случае моя – реагирует на предъявляемый ей факт. Я исходил из того, что я есть репрезентативное представление «среднего человека», а значит, мои реакции типичны и как раз составляют репрезентативную картину человеческой этики, той самой этики, без какой человек как категория реальности просто не может существовать.

Остается всего несколько часов до момента, когда вы – таковы условия эксперимента – уйдете в отрыв. Когда вы станете другими, не переставая – а я очень на это надеюсь! – не переставая все же быть людьми. Вам придется решать столь сложные задачи, к каким мы, старые, исторически уходящие поколения человека, оказались не готовы. Можно обсуждать, почему мы не готовы, но я не буду. Я не ищу оправданий. Я не хочу разводить мудрствование на пустом месте, там, где не стоит. Вместо этого в последние оставшиеся у нас с вами в старом качестве часы я обращаюсь к вам с просьбой. Безусловно, я отдаю себе отчет, что высказываю всего лишь просьбу. Просьба ведь представляет нечто желаемое для просящего, но она вовсе не обязательна к исполнению тому, кому она адресована.

Моя просьба одновременно проста и неимоверно сложна. В ней тоже всего четыре значимых слова. Вот они: постарайтесь руководствоваться человеческой этикой. Вам будет дано очень многое. Прежде всего, у вас будет власть над миром. Над нашим миром, тем миром, что шаг за шагом будет все больше становиться вашим и все меньше – нашим. Да, возможно, ныне существующий человек представляет собой тупиковую ветвь развития и дни его, в связи с этим, сочтены. Да, возможно все это так. Но я прошу вас при принятии решений всегда иметь в своих сердцах человеческую этику. Ведь она как раз и есть тот самый огонь Прометея. Огонь, какой тысячелетиями пытаются погасить – а он живет. Его душат – а он дымит, но все равно потом разгорается. Помогите нашему огню. У нас больше не на кого надеяться. Вся наша надежда на вас. Поймите простую вещь: тот факт, что мы оказались неспособны, еще не означает, что мы безнадежно плохи и что нас следует стереть с классной доски истории, как недостаточно изящное или неправильное решение! Я не прошу вас о снисхождении. Я прошу о понимании и сочувствии – это совсем другие вещи.

Я не могу влиять на вашу логику хотя бы потому, что не обладаю теми интеллектуальными способностями, что даны вам. Но я обращаюсь к вашей глубинной сути, потому что верю, что она во многом совпадает с моей. Потому что я верю, что мы, условные старые, и вы, условные новые, едины в Духе. Только если это так – только тогда у всего того, что происходит с нами, есть смысл. Я хочу, чтобы в грядущей истории переходного периода от сегодняшнего человека к человеку завтрашнему вы не поступили с нами, как конкистадоры с коренным населением Америки: уничтожив почти полностью, а разбитые деморализованные остатки – заперев в резервациях. Помните, что мы и вы – всего лишь две стороны одной медали. Стесав рисунок с одной из сторон, вы превратите всю медаль из исторического артефакта в бессмысленный кусок металлолома. И, пожалуйста, отнеситесь к своим предкам с пониманием и состраданием. Хотя, возможно, они – то есть мы – и не особо того достойны.

Я не питаю иллюзий в отношении сегодняшних людей. Да, материал, что называется, спорный. Но, молю вас, пожалуйста, оставьте им право выбора! Позвольте им самим решать, на чьей они стороне, даже если их решения будут вызывать у вас раздражение. Оставьте им свободу воли и свободу совести! Хотя бы потому, что они не что иное, как ваша глубинная суть. Просто эта суть не смогла вовремя пройти такую коррекцию, какую посчастливилось получить вам. Да, нам сегодняшним поздно давать шанс. Но, возможно, нам его уже дали. Наш шанс – вы…

– Что-то совсем расклеился старик, – выйдя на улицу, пробурчал под нос Джон. – Сплошные «простите – извините».

– Ты дурак или прикидываешься? – гневно стрельнула глазами Йоко.

– А что?

– А ничего, спасатель Вселенной. Здоровенный какой вымахал, а ничего не понял.

– Все я понял, – выдавил из себя Джон, пунцовея щеками.

– Если кто тут и есть супермен, так это он – тот, кто битый час пытался достучаться до твоей тупой головы. Твой отец! – сказала Йоко и медленно пошла к своему дому. Потом обернулась:

– В полночь! Не проспи!

– Вообще не лягу… – пообещал ей Джон.

– Пойдем искупаемся, что ли, – Жека устало вытер пот со лба. – Все равно в моей берлоге порядок наводить – дело бесполезное. Чем усерднее прибираешься, тем больше бардака вылезает.

Дальний угол единственной комнаты хлипкого старенького щитового домика, когда-то давно без особого усердия вымазанного снаружи салатовым, а внутри розовым, был чуть ли не до потолка завален всяким скарбом, начиная со старых осциллографов, телевизоров, электродвигателей, трансформаторов и заканчивая мотками проволоки, фарфоровыми изоляторами древней конструкции, кусками канифоли, свинцовым припоем и коробками с лампами, диодами и транзисторами. Были в хозяйстве даже лейденская банка, советский бытовой видеомагнитофон «Электроника ВМ-12» и туалетный ершик.

– Неиспользованный! – заметив скабрезную ухмылку Дока, поспешил объявить Жека.

– Ты про видак? – рассмеялся Док. – Вечереет уже. Дует. Вода холодная, замерзнем.

– Так и есть, – согласился Жека, – но ополоснуться после всей этой пылищи не помешает. В душевом баке воды не было, я полчаса назад набрал, не нагрелась еще, дай бог к завтрему поспеет. Давай в лиман.

Дорога оказалась недлинной. По узкой тропинке в сторону морского пляжа, потом под девяносто градусов вправо, метров пятьдесят сквозь заросли камыша в человеческий рост, а сразу после – спокойное водное зеркало с бегущей мелкой рябью. И никакого ветра. Штиль.