Тайное становится явным - Марин Монтгомери

Я подбираю деревянную табличку с высеченным на ней именем: «Эдвард Ной».

– Ты знаешь, почему я выбрала это имя?

Ной выглядит сбитым с толку.

– Это что, вопрос с подвохом?

– Нет. Конечно, ты знаешь, чьи это имена. Но ты знаешь, почему я их выбрала?

Он садится на пустой ящик из-под бутылок с молоком и притягивает меня к себе на колени, но ничего не отвечает.

– Помнишь ту неделю, когда умер мой отец?

– Помню, что мы подолгу бывали дома у твоих родителей, – бормочет Ной. – Занимались всей этой подготовкой. Много чем еще.

– Ты защищал меня. Прикрывал. Тогда мои чувства к тебе и изменились – я влюбилась в тебя.

– А мы ведь тогда были только друзьями.

Я тянусь назад, за спину, чтобы прикоснуться к его колючей щеке.

– А когда ты в меня влюбился?

– Тогда все было как-то перепутано. В колледже я был просто идиотом, путающим похоть с любовью. Знаешь, говорят, что мальчишки дольше взрослеют.

– Эдвард Ной – это имя, рожденное из любви. Оно объединяет двух самых важных мужчин в моей жизни: один покинул ее, а другой знаменует собой новое начало.

Нам обоим известно – этому не суждено было случиться. Воцаряется тишина, только изредка нарушаемая грохотом в отопительной системе.

Наконец я открываю рот, чтобы рассказать Ною все, но тут же передумываю. Больше всего на свете мне хочется велеть своему мужу перенести детские вещи из подвала в дом. Сказать ему, что у нас появился второй шанс.

Но я не могу. Все еще не готова.

Еще слишком рано, я хочу побыть наедине со своей тайной еще немножко.

– Раз уж мы тут, я посмотрю, что с котлом, – говорит Ной, ерошит мне волосы и целует в щеку.

– Спасибо.

Прежде чем уйти, я бросаю последний прощальный взгляд на коробку.

И теперь, оставляя Ноя у себя за спиной, чувствую, что мы наконец стали ближе – впервые за долгое-долгое время.

Элли

Наступает понедельник, и вот я сижу и жду, когда закончится мой последний урок. Из плюсов – мне удалось купить в торговом автомате кукурузных чипсов. В последнее время меня то одолевает дикое чувство голода, то внезапно тянет в сон. Иногда я не могу решить, чего я больше хочу – лечь вздремнуть или заточить чизбургер.

В итоге сосредоточиться на американской литературе кажется невыполнимой задачей. Продираться сквозь тексты давно уже мертвых авторов, да еще и анализировать то, что они пытались этим сказать, – просто охренеть как скучно. Мир давно уже движется вперед безо всякого их участия.

Я запускаю руку в карман, надеясь, что Диана не пыталась мне дозвониться. Мальчишки вчера умудрились утопить мой телефон в раковине. Они, видите ли, проводили эксперимент – как долго нужно продержать мобильник под водой, прежде чем он отрубится. К сожалению, в итоге из воды телефон вынуть «забыли», и теперь он в принципе не включается.

Мрачно рассматривая свою тетрадку, я вдруг осознаю, что с идеей зарабатывать тем, чтобы сидеть с собаками, придется попрощаться – по крайней мере, в ближайшее время. Настроение падает еще ниже. Я так сосредоточенно обдумываю, как еще можно заработать денег, что даже не слышу, как меня окликают. Я давно уже отношусь к голосу учителя, распинающегося про «Скотный двор» Джорджа Оруэлла, как в фоновому шуму. Без обид, Оруэлл, но ты и в помине не такой интересный, как Шарлотта, занимающая все мои мысли. Когда я потянулась к бардачку, в ее глазах застыл ужас – при всех прочих равных, ситуация была практически комедийной. Шарлотта явно не хотела, чтобы коп увидел этот ее пистолет. Наверное, у нее и документов-то на него нет.

Но потом она натравила на меня Кортни, и это уже было ни разу не забавно.

– Элизабет, – мягко повторяет мистер Мюллер, – вы можете ответить на вопрос?

Я молча смотрю на него, постукивая ручкой по тетради. У многих моих одноклассников есть эти дорогущие макбуки. Предполагается, что они используют их для конспектов – но на самом деле я вижу, что большинство листает смешные мемы в Инстаграме или смотрят Ютуб с выключенным звуком. Мне бы так.

В моей тетради больше почеркушек, чем, собственно, конспекта. Именно потому у меня по литературе и стоит оценка «Слабо». В общем, я в смущении качаю головой. Свою книгу, купленную на честно заработанные на собаках деньги, я оставила в машине Шарлотты – специально, чтобы у нас снова был повод встретиться. Нельзя, чтобы мы снова потеряли связь – особенно теперь, когда ей известно мое настоящее имя. Уверена, она будет чувствовать ответственность, если не вернет мне необходимую для учебы книгу, и я завалю предмет.

– Давайте я повторю. Я спрашивал, что вы думаете по поводу песни «Скоты Англии».

Отсутствующее выражение на моем лице с легкостью выдает, что я ни черта об этом не думаю. Какой-то идиот с задней парты принимается хрюкать, другой поддерживает его, издав лошадиное ржание. Я не решаюсь обернуться.

– Животные на скотном дворе разучили эту песню. Я спрашиваю, почему они это сделали?

Я молчу как рыба. До мистера Мюллера наконец-то доходит, что я не в состоянии ответить на вопрос, и он в раздражении дергает себя за галстук. Есть у него такая странная привычка, и я каждый раз удивляюсь, как он до сих пор умудрился не задушить себя насмерть.

Вздыхая, он переключает свое внимание на другого несчастного, и я возвращаюсь к мыслям о Шарлотте.

Все мои подозрение начинают оправдываться.

Неужели она действительно не та, за кого себя выдает?

А может, дело не только в пистолете? Вдруг она прячет в бардачке какие-нибудь чеки или документы, которые не хочет никому показывать? Что-то из ее прошлого?

Хм-м. Я начинаю задумчиво грызть колпачок шариковой ручки. Что бы там ни было, я должна посмотреть – в конце концов, это может помочь моему делу.

Еще тогда я могла притвориться, что ничего не понимаю. Могла оттолкнуть ее руку, вытащить пушку, сдать ее копам. Это было бы так просто. И я бы с радостью так и поступила.

Но сейчас еще не время. Шарлотта понятия не имеет, как она испоганила всю мою жизнь. И что хуже всего, даже если бы она и знала, ей было бы плевать.

Вот и долгожданный звонок с урока. Я спешно хватаю свои вещи.

То, что творится в моей жизни, гораздо интереснее, чем какая-то идиотская политическая повесть родом из 1940 года. Мистер Мюллер пытается привлечь мое внимание – он явно жаждет со мной поговорить, но я проношусь мимо, пригнув голову. К счастью, между мной и мистером Мюллером встал какой-то заучка и начал заливать про свои мысли насчет Оруэлла.

Мне без проблем удается покинуть стены школы. Первое, что бросается мне в глаза, это угольно-черный джип, припаркованный неподалеку от бордюра. Мне даже и в голову не приходит, что джип тот самый, поэтому я просто прохожу мимо и направляюсь дальше по улице.