Таймер - Фёдор Михайлович Шилов

орал он на своём огоньском языке. Ветер взбивал оранжевые пряди в пышную причёску. Дом безуспешно пытался выкурить захватчика антрацитовым дымом. Чёрными ониксовыми брызгами вылетали опалённые стёкла.

— Там сегодня куролесили какие-то четверо, — перешёптывались в толпе.

Воздух пах гарью и коньячными парáми. И страхом. Для меня особенно — я мог оказаться среди погорельцев.

Кое-как огонь уняли. Люди разошлись. Сплотившиеся на короткое время в общей беде, они снова стали равнодушными, едва горе отступило. Это Таймер. Здесь всё быстро. И горе, и радость.

Возращаясь домой перемазанный сажей, я остановился у большого камня и положил руку туда, где когда-то лежала ладонь Шало. Как иногда бывает жестока машина времени, стремясь повторить для нас какие-то знаковые фрагменты. Неужели их нельзя осмыслить и оценить с первого раза?

Когда-нибудь пепелище порастёт иван-чаем.

Как знать, может и этот период моей жизни в памяти зарастёт иван-чаем?..

Через несколько дней Соли собрала в узелок листовой салат, огурцы, варёные яйца, зелёные перья с молочно-белыми луковками, прозрачными, будто за изумрудную стрелку вытащила на свет самих духов земли.

— Мы три дня подряд будем надолго уходить в лес, — сказала она. — Сегодня пришла пора рвать красную траву, завтра — белый корень, послезавтра — жёлтую ягоду.

— Откуда ты знаешь? — удивился я.

— Ну, во-первых, я давно этим занимаюсь. Думаешь, откуда все мои мази и настои? Ещё Дед научил меня разбираться в травах, кореньях и ягодах.

— Наш с Шало Дед?

— Ваш с Шало Дед, — передразнила она, — вот такой он, Таймер, все друг другу немного родня.

— И всё-таки, как ты узнала, что именно сегодня пора собирать синюю траву и чёрный корень?

— Трава красная, а корень белый. Я высадила в огороде растения, которые вызревают одновременно с необходимыми мне лесными плодами и травами. Сегодня распустились садовые цветы, завтра они сменят окрас, а послезавтра увянут. Так что в эти три дня мне лениться нельзя. Готов?

Я пожал плечами.

Мы взяли с собой огромную корзину. Действительно громадину! В моей жизни была гигантская кастрюля, так что я кое-что смыслю в невероятных размерах!

Тумана мать привязала к себе крест-накрест простынями, Стрела безропотно шагала рядом. Рýки и лѝца Соли велела нам перед выходом обработать прозрачной бесцветной жидкостью с едва уловимым цветочным запахом, так что комары теперь не страшны. Впрочем, в деревне, даже в лесу, их всегда почему-то было меньше, чем в помещениях Таймера.

Мы прошли через рощицу, знакомую с детства. Здесь мы рвали с Шало тёмно-зелёные сочные, чуть маслянистые, массивные плоды, правда не для еды, а для того, чтобы сделать из них массу для промазывания днища лодки. Вкус неизвестных плодов никогда мне не нравился: кислый поначалу он вдруг распластывался по языку внезапной ванильной сладостью, прокатывался ментоловой наледью и оставлял после себя горьковатое пряное послевкусие. Кофе с лимоном и мятой — да нет, не то… Этот вкус невозможно было сравнить с чем-то, пробованным раньше.

Сегодня я сорвал с ветки тяжёлый плод и надкусил. Рот наполнился знакомым сочетанием несочетаемого. Я задохнулся от удовольствия. Именно этого странного вкуса мне недоставало, этой палитрой ощущений хотелось упиться! Помесь, стремящаяся сбить сосочки языка с толку, сегодня казалась объяснимой и понятной.

— Никогда не любил его, — поделился я с Соли, — за неоднозначность, что ли. А сегодня не могу оторваться.

— Не понимаю, значит не люблю, — Соли кивнула. — В детстве все стремятся к однозначности: холодно-горячо, хорошо-плохо, можно-нельзя. С возрастом эта тяга к полярности ослабевает, хочется чего-то промежуточного. Наверное, способность принять полутона и есть основа искренней любви. Стремление к неоднозначности — признак зрелости. Мудрости, если хочешь.

— Так эта роща, почитай, проверка на мудрость?

— Каждый миг человеческой жизни — проверка на мудрость, потому что слишком редки мгновения с однозначным вкусом.

— Значит, на этих деревьях растут мгновения? Очень поэтично.

Мы помолчали.

— Соли, — я помедлил, мне было нелегко сказать это, — я не понимаю, как жить теперь, зная, что во мне прячется тот человек, который мог позавидовать другу, наболтать столько глупостей, упиваться кондитерским коньяком и приятельством со странными личностями.

Туман заворочался в простынях. Стрела бежала поодаль, срывая плоды, до которых могла дотянуться, надкусывала, бросала и снова срывала, выискивая что-нибудь повкуснее.

— Поступок — это финальная точка, — задумчиво произнесла Соли, — или, скажем, восклицательный знак в конце предложения. Люди склонны оценивать человека по поступкам, хотя правильнее было бы судить по первопричине. Не по тому фрагменту жизни, который заставил его поставить восклицательный знак, а по тому, который принудил его начать писать предложение. Оценивать поступки отдельно от причины, всё равно что читать текст, состоящий из одних знаков препинания. Если даже уловишь интонацию, смысла всё равно не поймёшь. В жизни не столь важно отношение человека к самому поступку, сколько к возможности его повторения. Если ты сейчас коришь себя на все лады, а завтра вновь примешься за старое, думаю, дело точно не в коньяке. Коньяк — не зверь, не вирус, не пыльца растений, не насекомое. Он не может налететь на тебя против воли. Важно не то, каким ты был, когда коньяк был в тебе, важно, кем ты остался, когда он выветрился.

Она говорила прерывисто, чуть одышливо, прерываясь, когда была необходимость выискать сухое место для шага или пробраться через густой кустарник.

— Если бы мы не были теми, кем были, никогда бы не стали теми, кем стали. Ты сегодняшний — это многослойный портрет тебя же вчерашнего, позавчерашнего, ещё более молодого. Счищай слой за слоем, знакомься с собой заново или наноси слой за слоем, закапывая себя прежнего, так или иначе череда картинок остаётся с тобой навсегда. Иногда надо их перетасовать, вытянуть наугад, рассмеяться над собой — наивным, глупым— переосмыслить, осознать, насколько всё изменилось, и к лучшему ли…

Некоторое время мы шли молча.

Стрела без капризов помогала матери собирать красную траву, коей в лесу было видимо-невидимо, но и тащиться за ней пришлось в такую чащобу, какая не снилась нам с Шало даже в дни самых смелых мальчишеских проказ. Тем не менее, Соли, даром что с ребёнком наперевес, шагала бойко, перебиралась через бурелом и валежник, споро перескакивала с кочки на кочку, преодолевая болотистые участки. Корзину я тащил волоком за собой, порой казалось, что она не пройдёт между деревьями или увязнет в трясине, но Соли отлично знала дорогу и вела нас там, где плетёный короб не встречал значимых препятствий, а те, с которыми всё же пришлось столкнуться, преодолевались на удивление легко.

— Красную траву мы будем сушить, — негромко рассказывала Соли дочери, — чтобы потом заваривать и пить