Адвокат амазонки - Наталья Борохова

– Разумеется.

– Вы знали, что у Вероники Песецкой была дочь?

Губы свидетеля нервно дернулись.

– Вероника держала этот факт в тайне. Это случилось с ней когда-то по молодости. Вроде бы девочку усыновили другие родители.

Присяжные оживились. Погибшая была известна многим как актриса кино и как светский персонаж, но факт наличия у нее дочери, да еще той, от которой она некогда отказалась по доброй воле, оказался для присяжных сюрпризом.

– Значит, вам это известно?

Непомнящий кивнул. Мол, мне известно все. Зря, что ли, я тут толкую о нашей с Вероникой духовной близости?

– Известно ли вам, что Вероника отыскала девочку и даже стала ей помогать? Анонимно, разумеется...

На лице Ярослава отразилось недоумение. Ответ был ясен без слов.

– Конечно, вам неизвестно, что Вероника мучилась осознанием своей вины перед дочерью, – продолжила адвокат. – Песецкая хотела умереть со спокойной совестью.

– Что за чушь! – поперхнулся он. – Веронике не было дела до дочери. Конечно, она что-то такое мне рассказывала про свою жизнь, но ни разу не заговаривала о том, что хочет ее найти. Мне неприятно об этом говорить, но мне всегда казалось, что она... недолюбливает детей. «Дети – первая помеха в работе», – говорила она. У нас, кстати, на этот счет были серьезные разногласия. Я-то хотел от нее ребенка... разумеется, до того, как все это произошло. Вероника только отшучивалась.

– Видите, значит, вы поторопились, заявляя о духовной близости с будущей женой. Виталию она доверила свою тайну.

– Не знаю, что она ему там доверила, но мне кажется, он – первоклассный врун!

Раздался стук молотка.

– Свидетель, воздержитесь от оскорблений!

– Простите, ваша честь. Вырвалось.

– У защиты больше нет вопросов, ваша честь.

– Свидетель, вы можете присесть. Но я прошу вас присутствовать в зале во время всего процесса, – сказал Глинин. – Возможно, участникам еще не раз понадобится ваша помощь.

На лице Непомнящего отразилось удивление.

– Вы думаете, я отсюда уйду? Нет, я буду до конца. Мне очень хочется увидеть, как вытянется физиономия этого парня тогда, когда присяжные вынесут ему вердикт...

* * *

На следующий день в судебном заседании был объявлен перерыв. Лиза решила, что это отличный повод для того, чтобы навестить своего клиента в изоляторе. Их общение в суде ограничивалось кивком головы, который был знаком приветствия или же, наоборот, прощания. Этого было катастрофически мало, но жесткие меры безопасности в суде ограничивали возможность свободного общения адвоката с подзащитным. Дубровской же хотелось выяснить у Виталия несколько вопросов, да к тому же узнать его мнение о том, как идет процесс. В зале заседания она сидела спиной к скамье подсудимых и не могла наблюдать за реакцией Бойко на некоторые пассажи, периодически выдаваемые стороной обвинения.

В общем, Лиза собралась на свидание с клиентом во всеоружии. Стоял удивительно погожий день, первый в череде унылых дождливых будней, и ей, совершенно непонятно почему, захотелось соответствовать летнему дню, своему задорному настроению, а также тому, что впереди было целых три дня выходных. Елизавета надела летнее платье из шелка изумительного фисташкового цвета. Туфли дымчатого цвета на шпильке и сумочка, в которую можно поместить только адвокатское удостоверение, дополнили ее наряд. Она немного покрутилась перед зеркалом, оценивая, как сидит на ней платье и не стоит ли потуже затянуть ремешок на талии. Но все было великолепно, если не считать того, что одежда абсолютно не соответствовала деловому стилю, который она предпочитала всегда, когда речь шла о работе. Все-таки она собиралась в следственный изолятор, а не в кафе и не на танцы. Лиза хотела было надеть легкий жакет, чтобы прикрыть обнаженные руки, но он безнадежно портил впечатление. В конце концов она смирилась. Ведь ей было всего тридцать. Или уже тридцать. И ей казалось безумно скучным провести жизнь в деловом костюме, снимая его всякий раз, когда нужно надевать на себя пижаму. В таком виде, летящая и стремительная, она явилась в тот день на свидание к Бойко.

Его первый взгляд уничтожил все ее сомнения.

– О боже, Елизавета Германовна! – сказал он, застыв на пороге. – Вы сегодня выглядите бесподобно.

Она даже порозовела от смущения и от удовольствия. Ей было приятно получать комплименты. Ведь Виталий был не только ее клиентом, прежде всего он был мужчиной, а кроме того, художником, понимающим толк в женской красоте.

– Вы не представляете, как я устал от серых, казенных красок, – жаловался он. – Все окружающее меня уродливо. Изо дня в день я вижу зэков в несвежих майках, конвой в тяжелых ботинках и бесконечную вереницу людей в форменной одежде: в прокурорском мундире и в судейской мантии. Вы залетели сюда, как экзотическая птица, мне даже на секунду показалось, что я по-прежнему на свободе. Мои глаза отдыхают, глядя на вас.

– Спасибо, – произнесла Елизавета, сильно смущенная теми похвалами, которыми он щедро ее осыпал. Надо заметить, что и сам Виталий выглядел неплохо. Дубровская спрашивала себя, как ему это удается. Ведь следить за собой в условиях следственного изолятора – задача почти невыполнимая. Находиться летом в душных камерах, практически лишенных дневного света, набитых до отказа десятками полуобнаженных, потных тел, – задачка на выносливость, если не на выживание. Бойко же был опрятен, и даже трикотажная майка и спортивные шорты до колен смотрелись на нем вполне респектабельно. Если бы убрать тюремные стены, их с Лизой было бы легко принять за пару, сидящую в летнем кафе.

– Вашу красоту нужно запечатлеть на холсте, – сказал он. – У вас, должно быть, уже есть достойный вас портрет?

– Представьте себе, что нет, – смеясь, ответила она. – У меня есть масса фотографий, но ни одного портрета.

– Непростительное упущение! – заметил Виталий. – И если все будет хорошо, я обещаю вам картину, на которую будут любоваться потомки. У меня все как-то не было повода спросить: вы замужем?

– Да, я замужем уже шесть лет.

– Должно быть, ваш муж ужасно гордится вами?

Дубровская смутилась. Что бы, интересно, сказал Виталий, если бы узнал, что муж Лизы все больше занимается перевоспитанием своей жены, чем выражает восхищение ее профессиональными успехами?

– Я, должно быть, вторгаюсь в ваше личное пространство, – виновато произнес он. – Просто я на сто процентов уверен, что находиться рядом с такой женщиной, как вы, и оставаться равнодушным невозможно.

– В нашей семье все замечательно, – проговорила Дубровская, словно воздвигая между ним и своим домом невидимый барьер. Бойко незачем было знать, что в отношениях супругов наметилась едва заметная трещина. – Вообще я пришла узнать, что вы думаете о том, как идет процесс. Есть ли у вас замечания к моей работе? А может, пожелания?