Шпион и предатель. Самая громкая шпионская история времен холодной войны - Бен Макинтайр

Наконец, Гаскотт сообщил Гордиевскому один лондонский телефонный номер. Если (и когда) Гордиевский окажется за пределами Советского Союза и почувствует себя в безопасности, он может позвонить по этому номеру. По нему всегда кто-нибудь ответит. Русский записал этот номер к себе в блокнот — задом наперед, разбросав цифры среди других пометок.

Несколькими месяцами ранее Гордиевский передал Гаскотту важный кусочек информации — можно сказать, ягоду, сорванную со скандинавской лозы, — а именно: КГБ, точнее, его военный собрат ГРУ, а может быть, и оба ведомства завербовали важного шпиона в Швеции. Подробностей удалось узнать не так много, но главное сводилось к следующему: этот крот работал, по-видимому, в одной из шведских разведслужб — не то в военной, не то в гражданской. Сотрудники МИ-6 обсудили это донесение с датчанами, а те исподволь навели нужные справки. «Вычислить его не составило труда, — сказал Гаскотт. — Довольно скоро мы установили, кто этот человек, почти безошибочно». Швеция была важной союзницей Британии, и данные о том, что в шведскую разведку просочился советский агент, имели слишком большое значение, чтобы не поделиться ими. И вот теперь Гаскотт сообщил Гордиевскому, что эту информацию передали в Стокгольм, не раскрывая ее происхождение, и что вскоре крота схватят. Гордиевский не протестовал. «Теперь он уже доверял нам и знал, что мы надежно охраняем его как источник».

Гордиевский и Гаскотт пожали друг другу руки на прощанье. На протяжении двадцати месяцев незаметно ни для кого они встречались как минимум раз в месяц и совершали обмен сотнями секретных документов. «Это была настоящая дружба, настоящая близость», — говорил Гаскотт спустя много лет. И все же это был странный род приятельства, каким-то чудом выросшего внутри узких ограничительных рамок. Гордиевский так и не узнал настоящего имени Ника Венаблза. Шпион и куратор ни разу не сходили вместе в ресторан. «Мне хотелось пробежаться с ним вместе, но это не допускалось», — вспоминал Гаскотт. Их дружба протекала исключительно в стенах явочной квартиры, всегда с поставленным на запись магнитофоном. Как и все шпионские связи, их отношения портили и пятнали обман и манипуляция: Гордиевский подрывал устои политического режима, который внушал ему отвращение, и тем самым обретал то чувство достоинства, которого ему катастрофически недоставало; Гаскотт курировал агента, намеренного играть вдолгую и внедренного в самое сердце вражеского оплота. Но для обоих этим дело не ограничивалось: их связывали сильные эмоциональные узы, закалившиеся в атмосфере полнейшей тайны, опасности, верности и предательства.

Положив томик Шекспира в полиэтиленовый пакет от Safeway, Гордиевский в последний раз покинул явочную квартиру и вышел в датскую ночь. Отныне это будет роман на расстоянии — а ему самому предстоит длительный пробег. В Москве Гордиевский сможет, если захочет, выйти на связь с британской разведкой, но у МИ-6 не будет никакого средства установить контакт с ним. Он может попытаться сбежать, если в этом возникнет необходимость, но британцы первыми не станут задействовать план побега. Отныне он — сам по себе. Британская разведка сможет только наблюдать — и ждать.

Если Гордиевский приготовился участвовать в забеге, не зная, когда он закончится, ровно то же самое можно было сказать и о МИ-6.

В штабе Первого главного управления в Москве Гордиевский явился к главе Третьего отдела, сообщил, что разводится и в скором времени собирается жениться повторно, — и его карьера моментально скукожилась. Третий отдел возглавлял Виктор Грушко — невысокий полный украинец. Он был обаятелен и приветлив, но циничен и беспрекословно послушен моральному кодексу КГБ. «Боюсь, это меняет дело», — сказал Грушко, услышав о разводе.

И Гордиевский, стремившийся ввысь, с глухим стуком шлепнулся на землю — как и предсказывал Любимов. Вместо того чтобы назначить его заместителем начальника отдела, его сослали в отдел кадров, куда за ним последовал густой шлейф морального осуждения. «Вы завели любовницу, — твердили ему коллеги угрожающим тоном. — Во время ответственной оперативной работы вы затеяли интрижку с какой-то девицей. Настоящие профессионалы так не поступают». Работа его была столь же скучной, сколь и незначительной. Часто ему поручали дежурить в ночную смену. Хотя он по-прежнему числился старшим сотрудником, «никакой определенной работы» ему не поручали. Словом, он снова увяз в болоте.

Развод прошел с протокольной советской быстротой. Судья сухо спросила Елену:

— Итак, ваш муж разводится с вами, поскольку вы не желаете иметь детей. Это правда?

— Нет, ничего подобного! — возразила Елена. — Просто он влюбился в хорошенькую девушку, вот и все.

Елену повысили до капитанского чина. Она вернулась к прежней работе — прослушиванию иностранных посольств. Поскольку при разводе она оказалась потерпевшей стороной, ее карьера в КГБ никак не пострадала, но она так и не простила Гордиевского — и больше не выходила замуж. Когда старшие сотрудницы КГБ усаживались вместе пить чай, Елена жаловалась на измену бывшего мужа: «Он неискренний мерзавец, обманщик, притворщик. Он способен на любое предательство». Сплетни о супружеской неверности Гордиевского разливались и по нижним этажам КГБ. Большинство отмахивалось от замечаний Елены, объясняя их мстительностью разведенной женщины. «Чего еще можно было услышать от брошенной жены? — сказал один коллега в Третьем отделе. — Ни мне, ни кому-нибудь другому не пришло в голову передать ее слова начальству». Но, быть может, кто-то все же намотал их на ус.

Через месяц после возвращения Гордиевского умер его восьмидесятидвухлетний отец. На похороны пришли лишь несколько его товарищей, многих уже не было в живых. А на поминках в «крошечной, тесной» родительской квартире, где собралось больше тридцати родственников, Гордиевский произнес речь, восхвалявшую жизненный путь отца, трудившегося на благо коммунистической партии и Советского Союза, хотя именно эту идеологию и политический строй сам оратор сейчас всячески старался подрывать. Спустя годы, уже в мемуарах, Гордиевский написал, что смерть отца «облегчила участь» матери. В действительности если кому-то кончина Гордиевского-старшего и принесла облегчение, то в первую очередь Гордиевскому-младшему.

Антон Лаврентьевич никогда не рассказывал своим родным о том, чем занимался в 1930-е годы, в пору массового голода и репрессий, когда служил в НКВД. Лишь спустя много лет после его смерти Олег узнал, что отец был женат еще до встречи с Ольгой и, быть может, у него были дети от того первого, утаенного брака. Олег, в свой черед, никогда не рассказывал отцу о том, чем именно он занимается в КГБ, не говоря уж о том, что начал тайком работать на Запад. Услышав о таком, старый сталинист наверняка пришел бы в неописуемый ужас. Ложь, всю жизнь пронизывавшая отношения отца с сыном, оказалась сильнее самой смерти. Гордиевский втайне ненавидел все, за что стоял его отец, ненавидел и слепое повиновение жестокой идеологии, и трусость, присущую Homo sovieticus. И все же он любил старика, даже уважал его упрямство — черту, которую унаследовал он сам. Любовь и обман, связывавшие отца и сына, были неразлучны.

Гордиевский женился повторно так же быстро, как и развелся. Лейла вернулась в Москву в январе 1979 года, и через несколько недель они зарегистрировали брак, а после краткой церемонии в ЗАГСе справили свадьбу за праздничным столом в квартире Лейлиных родителей. Ольга радовалась, видя, что сын счастлив. Елена ей никогда особенно не нравилась — невестка казалась ей кагэбэшной карьеристкой с недобрым взглядом. Молодожены поселились в новой квартире по адресу Ленинский проспект, 103, на восьмом этаже многоэтажного дома, принадлежавшего кооперативу КГБ. «У нас с Лейлой сложились теплые, близкие отношения, о которых я раньше только мечтал», — писал позднее Гордиевский. Обман, лежавший в основе этого брака, оказался погребен под толщей хозяйственных хлопот: новобрачные принялись покупать новую мебель, заказали книжные шкафы, стали развешивать по стенам картины, привезенные из Дании. Олег скучал по западной музыке и западным свободам. Лейла же вернулась к советской жизни без малейших жалоб или вопросов: «На Западе не знают: подлинное счастье заключается в том, чтобы простоять всю ночь в очереди и затем купить то, что хотел!» — заявила она, раздобыв дефицитную мебель.