Шпион и предатель. Самая громкая шпионская история времен холодной войны - Бен Макинтайр

Если бы коллеги по КГБ проявили больше наблюдательности, то, возможно, задумались бы: а почему Гордиевский в такой спешке изучает новый язык без какого-либо финансового стимула и почему у него вдруг прорезался такой интерес к Соединенному Королевству?

Гордиевский приобрел двухтомный русско-английский словарь и с головой погрузился в британскую культуру. Вернее, в ту ее часть, с которой позволялось знакомиться советским гражданам. Он прочел «Историю Второй мировой войны» Уинстона Черчилля, «День шакала» Фредерика Форсайта и «Историю Тома Джонса, найденыша» Филдинга. Михаил Любимов, после возвращения из Копенгагена получивший престижную должность начальника отдела в Управлении «Р», которое занималось различными научными разработками, позже вспоминал: «Гордиевский тогда изучал английский… иногда заскакивал ко мне поболтать и получить мудрый совет по Англии». Любимов с удовольствием помогал чем мог, расписывая прелести лондонской клубной жизни и нахваливая шотландский виски. «Какой парадокс! какая комедия! — давать рекомендации по Англии английскому шпиону!» Лейла тоже помогала Олегу в его занятиях: по вечерам проверяла, хорошо ли он усвоил новые слова, и заодно совершенствовала собственный английский. «Я так завидовала его способностям! Он мог выучить тридцать новых слов в день. Просто умница!»

По совету Любимова Гордиевский начал читать рассказы Сомерсета Моэма. Моэм, служивший в британской разведке в годы Первой мировой войны, в своих художественных произведениях блестяще запечатлел моральную зыбкость шпионского ремесла. Особенно нравился Гордиевскому моэмовский персонаж Эшенден — британский тайный агент, засланный в Россию в пору большевистской революции. «Эшендена восхищали хорошие люди, но не возмущали плохие, — писал Моэм. — Из-за того, что другие люди интересовали его гораздо чаще, нежели привлекали, его порой считали бессердечным»[22].

Желая улучшить свой английский, Гордиевский помогал переводить отчеты Кима Филби. Как и другие правительственные чиновники его поколения, Филби писал и говорил на характерном для бюрократов из верхушки общества заумном языке. Это «мандаринское наречие Уайтхолла» с его вальяжным выговором и протяжными гласными звуками было исключительно трудно передавать по-русски, зато оно давало отличную возможность разобраться в языковых хитросплетениях британских правящих кругов.

Британская и скандинавская секции Третьего управления действовали сообща. Гордиевский принялся обихаживать всех, кто хоть как-то мог посодействовать его отправке в Британию. В апреле 1980 года Лейла родила дочь Марию, и гордый отец пригласил к себе отпраздновать это радостное событие начальника своего отдела Виктора Грушко и Михаила Любимова. «Однажды нас [с Грушко] пригласил Гордиевский, у которого родилась дочка от нового брака, — вспоминал потом Любимов, — жена его еще лежала в роддоме, стол с азербайджанскими изысками приготовила ее мама, поведавшая нам о заслугах чекиста-мужа. Гордиевский демонстрировал свои картины», купленные в Дании.

Однако была одна загвоздка: начальство, конечно, можно умасливать, но начальники не сидят на одном месте вечно, а значит, много масла уходит впустую.

Михаила Любимова внезапно и с громким скандалом уволили из КГБ. Как и Гордиевский, он оскорбил нравственность пуритан из Центра, только его грех оказался намного серьезнее. Его супружеская жизнь во втором браке тоже не задалась, и он не просто оставил собственную жену, но еще и увел жену у тайного агента КГБ и к тому же «не сообщил начальству о переменах в личной жизни» перед близившимся очередным повышением. Любимова выгнали без права обжалования увольнения. Он был для Гордиевского ценным источником секретов, но еще он был покровителем, советчиком, союзником и близким другом. Неугомонный Любимов объявил, что сделается писателем — русским Сомерсетом Моэмом.

Виктора Грушко повысили до заместителя главы ПГУ, а в его прежнее кресло начальника Третьего управления сел Геннадий Титов — Крокодил, бывший резидент КГБ в Осло и куратор Арне Трехолта. Новым главой британо-скандинавского отдела стал Николай Грибин, который в 1976 году служил под началом Гордиевского в Копенгагене, но с тех пор успел обскакать его на лестнице кагэбэшной иерархии. Грибин был по-своему яркой личностью — «стройный, темноволосый и красивый». Его коронным номером было пение: аккомпанируя себе на гитаре, он исполнял старинные русские романсы и современные баллады, пока все слушатели не заливались слезами. Он был чрезвычайно амбициозен и умел ловко подольститься к руководству. Начальство было о Грибине очень высокого мнения, а Гордиевский, напротив, считал его «типичным приспособленцем и карьеристом». И все же он нуждался в его поддержке. Преодолевая внутреннее отвращение, Гордиевский сам заискивал перед ним.

Летом 1981 года Олег сдал последний экзамен. Конечно, его английский был еще далек от совершенства, но Гордиевский уже получил аттестат, хотя бы теоретически делавший его пригодным для командировки в Британию. В сентябре у него родилась вторая дочь, Анна. Как отмечал Олег, «Лейла оказалась образцовой матерью», очень заботливой женой и прекрасной хозяйкой. На самого Гордиевского уже перестали смотреть как на скандальную фигуру. Первым признаком того, что его доброе имя восстановлено, стало поручение написать годовой отчет о работе отдела. Его начали приглашать на более важные заседания. И все равно Гордиевский уже задумывался: а попадут ли ему в руки когда-нибудь еще важные секретные документы, ради которых имело бы смысл возобновить связь с МИ-6?

Между тем в Сенчури-хаус команду Санбима мучил ровно тот же вопрос. Прошло три года, а от Гордиевского не было ни слуху ни духу. Место подачи условного сигнала на Кутузовском проспекте старательно проверялось, и операция «Пимлико» (план побега) находилась в состоянии постоянной готовности. Была даже проведена генеральная репетиция: глава резидентуры с женой проехались до Хельсинки по намеченному маршруту эксфильтрации, а Гаскотт и Прайс встретили их с другой стороны финской границы, и потом они все вместе прокатились на север до самой границы Норвегии. Тем временем в Москве каждый вторник, в половине восьмого вечера, в любую погоду кто-нибудь из сотрудников МИ-6 или их жен приходил проверять условное место перед магазином «Хлеб», держа наготове батончик Mars или KitKat, и высматривал человека в серой кепке с пакетом от Safeway в руках. А каждую третью субботу каждого месяца сотрудник МИ-6 с пакетом от Harrods вставал под часами на Центральном рынке и притворялся, будто пришел туда за покупками, а сам ждал сигнала, предупреждавшего о необходимости «моментальной передачи». «Правительство Ее Величества так и не возместило мне io фунтов, которые я заплатил за один зимний помидор — наверное, единственный на всю Москву», — вспоминал потом один из тех агентов.

Гордиевский ни разу не показался.

В том же году Джеффри Гаскотта назначили резидентом МИ-6 в Швеции — отчасти потому, что если бы владевшего шведским языком Гордиевского решили снова откомандировать за границу, то, возможно, послали бы его именно в Стокгольм. Но он там не объявился. Дело Гордиевского погрузилось в состояние глубокой спячки и не подавало ни малейших признаков пробуждения.