На перепутье - Александра Йорк

Кронан улыбнулся. Он уже привык, что Блэр постоянно флиртует.

— Однажды Энгр[6]сказал, — прошептал он в ответ: — «Говорят, я не принадлежу этому веку. Если мне не нравится мой век с точки зрения его искусства, должен ли я принадлежать ему?»

— Можно процитировать? — спросил Вэн.

— Не стоит. — Кронан боролся с усталостью, боясь, что все это заметят. — Взгляды Маргарет Харрингтон Крейн на искусство значительно ближе мне, чем взгляды ее дочери, но она занималась этим крылом потому, что это искусство доставляет радость Блэр, так что я не скажу ни слова против, и неважно, насколько я сам далек от понимания его. Сегодня многими музеями руководят администраторы, которые открыто признаются, что не очень-то разбираются в искусстве. Некоторым образом я теперь вошел в их ряды, вот и все. И мне еще лучше, чем другим. По крайней мере я могу перейти через мост и почувствовать себя дома — в старом крыле. Разумеется, это тоже не для печати.

Блэр передала Вэну большой конверт.

— А вот это все для прессы — подробности насчет нового здания. Ты вроде говорил, что это пойдет на первых полосах? — умоляюще спросила она. Заметив уклончивую улыбку Вэна, она взяла его под руку и стала спускаться с ним вниз по лестнице. — Вэн, не дразни меня, я говорю вполне серьезно. Слушай, я даже готова дать тебе взятку. Своди Денни и Эйдрию на ужин и запиши на мой счет. — Внезапно ей в голову пришла неожиданная мысль: — Саммерс? А ты случайно не родственница сенатора Саммерса?

— Некоторым образом, — усмехнулась Денни. — Я его дочь.

— Вот как. — Блэр вздохнула и жизнерадостно продолжила: — Вы обязательно должны слетать с нами в Палм-Бич. Вэн, ты должен ее привезти. — Она повернулась к Эйдрии: — Ты ведь будешь, верно?

Эйдриа захохотала, заставив Кронана сделать шаг назад, на балкон.

— Ты же только что сказала, что это мероприятие для прессы, а теперь спрашиваешь, буду ли я там?

* * *

Кронан обнаружил, что стоит в самом центре крытого моста, который ведет в здание, уже шестьдесят с лишним лет известное любителям искусства всего мира как «Музей Харрингтона». Большинство называют его просто «Харрингтон», и в их голосе слышится восхищение и признание его уникальности. Некоторые жители Нью-Йорка (те, кто не забывают, что должны же они обладать чем-то сугубо нью-йоркским) называют его «Наш Харрингтон». Кронан понимал, эти симпатии зиждутся на том, что когда-то здесь был семейный дом. Помещение так и не потеряло своей теплоты. Пройдет несколько недель и «Харрингтон» станут называть «старым крылом». Он уже сам стал его так называть.

Мост был построен за огромные деньги, чтобы соединить оба крыла музея, старое и новое, и дать возможность посетителям проходить по нему в плохую погоду. Но эта функция была наименее важной. Он был великолепен эстетически. Архитектурные мотивы старого особняка XIX века были замысловато вплетены в разных формах в дизайн пролета, в какой-то неуловимый момент переходя тоже в оригинальную, но уже рвущуюся вверх архитектуру нового здания. Слава Богу, что архитектора выбирала Маргарет. Если бы решение было отдано на откуп Блэр, она наверняка наняла бы кого-нибудь из тех выскочек, о которых говорил Вэн, чьи здания привлекали внимание толп, потому что они либо вздымались вверх, либо падали вниз, либо извивались, подобно «американским горкам». Как и все современное искусство, архитектура стала развлечением. Как всегда с теплотой вспоминая мать Блэр, Кронан, любуясь элегантным дизайном, прошел мост до конца, влекомый содержавшимся в старом крыле искусством. Но неожиданно он повернулся и направился обратно в новое крыло, чувствуя некую притягательность его и нарастающее нетерпение встречи. Это надо же!

Но если вспомнить предметы искусства в новом крыле… Внезапно Кронан решил: с сегодняшнего дня он будет переходить из здания в здание по улице. Ему будет легче, если придется пересекать физическую границу, разделяющую дух двух коллекций так же четко, как был разделен дух тех, кто их создал. Мост как бы провозглашал, что эти две эстетики могут мирно сосуществовать. Может, и так. Неисповедимы пути Господни. Только не для него.

Кронан быстро перешел через улицу к особняку, открыл дверь в свой мир и тотчас почувствовал себя дома. Дома. Здесь, в музее, который он возглавлял уже двадцать семь лет, был его единственный настоящий дом. Разумеется, если не считать церкви, но там, если быть честным, он чувствовал себя дома, только когда стоял на коленях и каялся. Зачем Блэр упомянула о его благотворительности? Вполне достаточно того, что пришлось отвечать на вопросы об искусстве, которое он презирал, да еще постоянно видеть перед собой эту Эйдрию Касс. Неужели так уж необходимо постоянно напоминать ему о его вечном грехе?

Ну не вечном, правда, всего чуть больше десяти лет, однако… Его дочери сейчас двадцать три года. Тем не менее ему все никак не удается стереть из памяти ее набухающие груди, гладкую кожу и полураскрытые губы. Двенадцать лет он делал то, что велел ему его духовник, чтобы искупить свой грех. Никто, кроме него, не знал об этом грехе — ни его дочь, ни его жена. И все же…

Святой отец Гаррен был добр и отнесся к нему с пониманием, когда после месяцев терзаний Кронан приехал наконец в свой родной город в Висконсине, чтобы исповедоваться у своего детского духовника. Никто в церкви на Парк-авеню даже отдаленно не понял бы, что его терзало. Молельные дома стали скорее общественными заведениями, а не религиозными. Кронан не знал ни одного человека, который воспринимал бы Библию буквально, даже его жена. Кто бы тогда мог понять его? Церковь, в которую он тут ходил, была настолько прогрессивной, что по воскресеньям в ней устраивали джазовые концерты и иногда в святые стены допускали творения авангардистских художников.

Кронан отдавал себе отчет, что за все эти годы он во многих отношениях отошел от своих религиозных корней, привык к комфортабельной жизни в большом городе. Будучи человеком религиозным, он уважал все религии, но как человек образованный не мог не ужасаться, когда видел, как религиозные фанатики терроризировали не только правительства, но также и невинных туристов, бизнесменов, даже писателей, художников и малых детей, и все во имя Господа. Этническое очищение и религиозные войны — варварство, в которое невозможно поверить.

Ирен Джонс, его секретарша, удивила его, выглянув из его собственного офиса.

— Как прошло? — озабоченно спросила она, зная, что ее шеф ненавидит продолжительные визиты в новое крыло. Разглядев усталость в глазах Кронана, Ирен сочувственно покачала головой. — Мне очень жаль… Кстати, я договорилась с реставратором, Дориной Свинг, она придет завтра в десять взглянуть на «Даму за туалет». Подходит?

— Прекрасно, спасибо. — Кронан свернул в коридор, ведущий к сильно испорченной картине, продолжая в то же время думать о его преподобии Гаррене.

Его преподобие Гаррен — сейчас ему уже под восемьдесят — был, естественно, американцем, а образованные священнослужители в этой стране и думать не могли о том, чтобы навязывать своим прихожанам какие-то внешние признаки набожности, вроде одежды или определенного поведения, они заботились лишь о душах своих прихожан. Только слово Божье — Закон. Если семья истинно верующая, тогда дьяволу нет пути в мысли и деяния ее членов: если разум чист, злые деяния не могут совершиться. Его преподобие Гаррен внушил Кронану мысль о неизбежности наказания за нарушение Закона еще тогда, когда Кронан был еще слишком юн, чтобы понять, что такое грех, особенно грех похоти.