Отрешённые люди - Вячеслав Софронов

Если задуматься, то что такое Россия? Леса, поля, реки, народ, что в ней живет. Рядом другие страны лежат, но только народ в них на ином языке разговаривает, иную веру исповедует. И каждый народ желает жить лучше, богаче, свои привилегии иметь. Это как два мужика в деревне, у которых дома и огороды рядом. Попробуй сосед на чужую межу залезть, как тут же по зубам получит. Вот и государства меж собой межи–границы держат, чужих людей через них запросто так не пускают. Русскому лапотному мужику, может, не сильно и надобно в иное государство задаром шляться, когда у себя дома работы невпроворот, а вот дворянскому недорослю не мешало бы съездить в чужие края, ума поднабраться, науки изучить, да не всякая страна его примет, приветит, выучит, чему надобно. Им, государям иным, приятственно, что мы тут ситный хлебушек кислым квасом запиваем, что в соседней губернии делается, не ведаем. Может, кому это дело и ладно смотрится, а ему, Бестужеву, стыдно за российский народ. Чем он хуже иных наций? Чем не вышел?

Алексей Петрович сбавил шаг и подошел к ломберному столу, придвинутому к кушетке, взял колоду карт, чуть распушил, и начал выдергивать из нее карты одну за другой, выбрасывая их на столик картинкой кверху. Первой на стол легла червовая дама, рядом дама пиковая, а ниже два короля тех же мастей. Отдельно от них он выкинул трефового туза, отложил колоду в сторону и стал рассуждать.

"Пусть червовая дама будет императрица Елизавета, пиковая — австрийская Мария—Терезия. Обе они имеют примерно равные силы. А вот рядом с ними король пиковый — прусский король Фридрих и червовый — французский Людовик.

— Все они мало на что способны в одиночку, но вот отдельно расположился трефовый туз — Англия, могущественная из держав. Вкупе с ней любая из карт побьет трех остальных. Главное, жертвуя малым, показать свою силу, а это можно сделать, лишь имея мощного союзника, а им на сегодняшний день может быть только Англия…

Канцлер смешал карты и присел на кушетку. Снизу, из клетки, раздалось тихое шипение. Он наклонился и внимательно глянул в глаза черной гадюке, что тянулась к нему плоской головой, шевеля раздвоенным языком.

— Проголодалась? — спросил он и вынул из специального шкафчика стеклянную банку, в которой помещались несколько белых мышей, ухватил одну из них длинными щипцами и, отворив дверцу клетки, кинул туда дрыгающую лапками мышкь. Та, упав на дно, жалобно запищала, засучила маленькими лапками, но потом стихла и словно окаменела в ожидании приближающейся к ней гадюки. — Ну, вот и у вас как у людей, — усмехнулся Бестужев, — у кого рот больше, тот и проглотит, — и взгляд его упал на ломберный столик, где из разбитой колоды высовывалась хищно голова пикового короля.

Тем же вечером императрица Елизавета Петровна расположилась в спальне уже освобожденная от парадного платья, а рядом, перед маленьким туалетным столиком, ее спальная девушка Глаша, что обычно прислуживала ей, снимала одежду, расчесывала косу, подавала в постель питье, а иногда и гадала на картах. Императрица полулежала на кровати, а Глаша сидела на небольшом стульчике подле нее. По давно заведенному порядку, обычно перед сном, ей предстояло разбросить карты, чтоб сообщить государыне, что ждет ее завтра. Пользуясь особым расположением Елизаветы Петровны, девушка могла себе позволить поломаться, покочевряжиться и далеко не сразу приступить к гаданию.

— Глашенька, сколько я ждать буду? — легонько ущипнула ее за локоток императрица. Девушка намеренно громко вскрикнула и бросила карты на столик, капризно надула губки:

— А вот не стану гадать, коль щиплитесь. Больно ведь. И, вообще–то, грех большой картам верить. Чего опять батюшке на исповеди сказывать буду? Сызнова не допустит до причастия.

— Сама с ним поговорю, допустит. Давай, начинай…

— Новую колоду надо, а то на этой сколь раз гадали.

— Возьми у меня на комоде. Только быстро!

Но девушка, зная о своей безнаказанности, намеренно медленно подошла к пузатому комоду, глянула в зеркало, поправила выбившиеся из–под платочка волосы, скорчила сама себе страшную гримасу и лишь после этого взяла карты и, широко зевнув, вернулась на место.

— Только вы меня, матушка, боле не пытайте, кто кроется за той картой, что выпадет, то мне не ведомо.

— Не буду, не буду, — торопливо согласилась императрица, — приступай.

Глаша начала раскладывать в четыре ряда карты и что–то нашептывать.

— Ой, а завтра должно известие быть, — приложила она тонкий пальчик к губам.

— Откуда?

— Да из казенного дома… А вот дорога вам предстоит и… печаль на душе…

— Это точно. Одна печаль на душе изо дня в день. Маскарад что ли у себя созвать? Как думаешь, Глаша?

— Маскарад это хорошо, но тут вам разлука выходит с милым дружком, ехать соберется куда–то, но ненадолго, вернется скоро. А еще пиковый король козни вам, матушка, строит. Ох, и злодей, ох, и злодей…

— Наверняка Фридрих умыслил опять пакость какую, другому некому.

— Может, и он, — согласилась девушка. Похоже, что она сама уже увлеклась гаданием, и теперь руки ее ловко порхали над темной поверхностью стола, выбрасывая быстрыми и точными движениями карты. Но вот она закончила раскладывать их и внимательно разглядывала какое–то время, что у нее вышло, а потом, одним движением сгребла их в кучу и со вздохом произнесла. — Ничего особенного завтра не случится, одни пустые хлопоты и печальные известия. Можно и на покой…

— Уже и закончила? — удивилась государыня. — А вчера ты мне как сказала, что свидание у меня будет с трефовым королем, ведь так оно и вышло. Французский посланник заявился представиться. Да… — Императрица помолчала и тихим голосом спросила девушку. — Глаш, а про тех, ну, которые возле моря в крепости сидят, ничего карты не показали? — простодушно, совсем по- бабьи поинтересовалась Елизавета Петровна.

Глаша вначале не поняв, о чем речь, но потом догадалась и, опустив голову, шепотком ответила:

— Я же сказала, что из казенного дома известие быть должно. Видать, от них и будет чего. Да откуда я знаю, карты и соврать могут, — и беспомощно развела руками.

Скрипнула дверь, и на пороге возник граф Алексей Григорьевич Разумовский в длинном, до пола, темно–зеленом халате, перетянутом широким кушаком с кистями на конце. Он чуть постоял, близоруко щурясь и оглядывая полутемную спальню, потом поклонился и сделал несколько шагов, словно нечаянно попал сюда, напевно спросил:

— Не помешал, матушка? Может, уйти?

— Нет, останься, а то хотела за тобой послать. А ты, Глаша, иди к себе, да поплотнее двери закрой, нам с графом о важном поговорить надо.

Девушка кинула на Разумовского насмешливый взгляд, мелкими шажками прошла мимо него, чуть замерла, сделав быстрый реверанс, и, неожиданно прыснув от смеха, выскочила за дверь, забыв запереть ее за собой.

— Ой, коза! — поцокала языком императрица, смеющимися глазами проводив любимицу. — Ну, что с ней делать станешь, никакой на нее управы нет. Творит, что хочет. Ты, граф, прикрой дверь–то да садись поближе. Худо у меня на душе который день…