Антология сатиры и юмора России XX века. Том 2. Виктор Шендерович - Виктор Анатольевич Шендерович

ясное дело, возмутился: че я-то? Шишкин отвечает: иди-иди…

Муковозов в изголовье встал, подумал немного и говорит:

— Я знал покойного десять лет. — Помолчал, пальцы позагибал, говорит: — Нет, одиннадцать. Нет… — Опять позагибал, потом спрашивает: — Инструментальный отдел когда сливали?

Колдомуев лежит, не помнит. От ног отвечают:

— Ну-у, это еще до ремонта было…

Муковозов говорит:

— Ага! Вот с тех пор я покойного и знал. Ну, что я могу сказать о тебе, Степан Петрович?

Посмотрел на Колдомуева и вдруг ка-ак замолчит! Видать, изречение древнеримское вспомнил. Минуты две прошло. Шишкин говорит:

— Ну?

Муковозов ему:

— Баранки гну.

Шишкин говорит:

— Слово имеет Курицын.

Курицын, чистый римлянин, вышел и говорит:

— Прощай, Степан Петрович!

И назад.

Тут вокруг могилы рассасываться стало. Шишкин говорит:

— Стоять! Пеструхин!

Пеструхин говорит:

— Все мы знали покойного… Ну все же знали, чего тут говорить?

А из панихиды кричат:

— Давай, Колян! Скажи, не бойся!

Пеструхин подумал чуток и говорит:

— Нет слов.

Шишкин говорит:

— Тогда слово предоставляется вдове.

Вдова говорит:

— Степа! Ты был таким… таким… — Подумала и говорит: — Большим! — Потом руками как вскинет: — Ой, на кого ж ты меня покинул, касатик?

Тут панихида оживилась, потому что знала правильный ответ. А вдова все рыдает, но аккуратно так, чтобы тушь не потекла.

Шишкин говорит:

— Давайте активнее, товарищи! А то херня какая-то получается. Буду вызывать по алфавиту!

Тут все бочком, бочком — и от гроба.

Самые хитрые давно разбрелись как бы невзначай по участкам — послушать, чего о других говорят, а тут от соседних могил сами подходить стали, в лицо Колдомуеву заглядывают, версии выдвигают… Может, говорят, собак он любил? Может, лобзиком выпиливал, двор озеленял? Мучаются люди, вспоминают, один Колдомуев лежит сачкует.

Через полчаса Женька Ивакин вдруг как закричит:

— Есть! Вспомнил!

К нему со всего кладбища сбежались: ну?

А Ивакин, гаденыш, интригует: как же, говорит, вам не стыдно, слова хорошего про человека сказать не можете…

Ему на это конкретно отвечают:

— Ивакин! Либо ты говоришь, чего вспомнил, либо мы сейчас тебя вместо него закопаем.

Ивакин вопит:

— Шашки! В шашки он, негодяй, здоров был играть! Всех чесал.

Тут праздник начался. Руки Ивакину трясут, «ура» кричат, шампанское открыли. Вдова поцеловала взасос Ивакина и еще троих. Ивакин стоит именинником. Ему кричат:

— Давай! Давай скажи, как положено, от головы, — и понеслась: салат киснет, водка греется!

Поставили Ивакина у изголовья. Ивакин говорит:

— Покойный хорошо играл в шашки! Помню, резались мы на первенство цеха… Так покойный — всех, ну всех буквально…

Вдруг Авдюхин как закричит:

— Еще бы не всех! Он же, сукин сын, ходы назад брал!

Его чуть не убили прямо у гроба:

— Что ты пристал к покойнику? Что он тебе дался? Дай уже закопать эту гадину!

Авдюхин опомнился: извините, кричит, братцы, больше не буду, вот вам святой крест во все стороны! В общем, пока ребята гроб наперегонки заколачивали, осознал вину, сбегал за пивом, а вдове — ликер кокосовый притащил и семечек горсть.

На радостях простили его.

А древнему итальянцу тому я бы ноги оторвал. Думать надо, что говоришь!

Сила воображения[28]

Игнатьева женщины не любили. А он их, наоборот, хотел буквально всех. Но обманывать насчет высоких чувств не желал, гордый был. Игнатьев вырос в интеллигентной семье, о любви знал по повести Фраермана «Дикая собака Динго», а женщины от этого разбегались со страшной силой.

И стал тогда Игнатьев мизантропом, и полюбил одиночество.

Ну вот. А однажды он смотрел телевизор и крепко запал на одну гимнасточку. И потом целый день думал о ней — и за ужином, и потом, и когда лег спать, — все думал и думал и додумался до того, что присела гимнасточка на край его постели и начала с ним разговаривать, и глазками делать, и ручкой шалить. А потом такие кренделя выделывать начала, что Игнатьева даже в жар бросило.

Он же интеллигентный человек!

А гимнасточка похабная доделала свое сладкое черное дело и мгновенно пропала, умница. Игнатьев охнул и тут же заснул, счастливый совершенно. А на рассвете проснулся бодрый, и на службу пошел, и целый день провкалывал, как на субботнике.

А вечером, чуть глаза закрыл — она. «Хорошо тебе вчера было?» — спрашивает. «Да», — отвечает Игнатьев. «А вот так — хорошо?» — спрашивает. Тут Игнатьев речи и лишился.

И стали они жить вместе, причем гимнасточка об этом, разумеется, ни ухом ни рылом.

Только однажды приходит она к себе в номер после вечерней тренировки (новую связку с лентой отрабатывала), душ принимает, чай с сухариком пьет и в постельку свою ложится, режим у нее. А сон не идет чего-то. А у нее завтра с утра тренировка, а через месяц — чемпионат в Канаде, где болгарок надо уделать, кровь из носу, — а сна нет, и фантазии одна неспортивнее другой. Будто делает она, чего отродясь не делала, и с большим удовольствием, и телом своим натренированным такое изображает, чего ни один судья не видел — а и видел бы, ничего не понял.

А потом будто бы тепловой удар с ней случился, и полетела она куда-то, то ли вверх, то ли вниз, непонятно, а когда снова в своей постели обнаружилась, не то что связку с лентой — фамилию тренера вспомнить не смогла, и где тот чемпионат будет, и по какому виду спорта.

Вон чего бывает.

Целую неделю потом днем с блуждающей улыбкой ходила, предметы из рук роняла, а по ночам летала непонятно где. Врачи только руками разводили.

Потом в один миг отпустило ее. Вернулась в большой спорт, третий год уделывает болгарок и чувствует себя от этого, надо сказать, совершенно удовлетворенной.

А Игнатьев… неловко говорить. Просто распоясался. Недавно одна особа коронованная — ее, на беду, в «Новостях» показали, а он увидел… — такое вдруг испытала прямо на троне! Всем двором в себя приводили!

Опять же актриса американская — ну, вы знаете ее, стерва такая ногастая! — эта среди бела дня отключилась у себя в Голливуде, глаза закатила. «О, yes, — говорит, — yes… yes!» Ну, к ней-то как раз привыкли.

Так что, милые дамы, ежели вдруг чего — не пугайтесь.

Это Игнатьев.

Значит, видел вас где-то.

Евроремонт[29]

Процесс гражданского становления в бригаде Сыромятникова Бутомский начал наблюдать в августе, сразу после падения тоталитаризма.

Тоталитаризм пал во вторник, а в среду с утра, когда Бутомский пришел в свою новую квартиру проведать ход ремонта, Сыромятников был уже немного