Мия - Тамара Михеева

Мия кивала как заведенная.

– Ты не говоришь?

– Говорю… прости, я просто испугалась. Как тебя зовут?

– Эльмар.

– А меня Мия.

Он промолчал.

– Ты давно здесь? – спросила Мия.

Но Эльмар не ответил. Мия разглядывала его лицо. Эльмар был красивый. Не как Рич, глядя на которого хочется радостно улыбнуться, а так, что, кажется, можно смотреть и смотреть. Часами. Годами. Веками. Интересно, какого цвета у него глаза? В тусклом свете лампы было не разглядеть, но почему-то казалось, что они цвета морской волны.

– Я пойду. Горячая вода вон в той бочке, но много не бери, у них там измеритель стоит. Узнают – всем достанется.

И он вышел. Мия выдохнула. Она быстро достала свои вещи, кулон Крошки Си, рассовала их по карманам, коробку спрятала под передник и выскользнула из ванной комнаты.

Дня через два Мия сидела в коридоре под окном и перелистывала книгу северных песен. Она давно не надеялась отыскать в ней причину, по которой тулукт вскочил на шею дракону, но надо же было что-то делать, чтобы скоротать это бесконечное время, свободное от общественных работ. Вдруг к ней подошел Эльмар.

– Прости, пожалуйста, это твоя книга?

– Моя.

– А можно мне посмотреть? Так хочется что-нибудь почитать!

Мия протянула ему книжку. Все что угодно, Эльмар. Все что угодно, только бы потеплели твои глаза.

– О, моя любимая песня! – воскликнул Эльмар.

– Любимая песня? – Мия изумленно смотрела на него.

Тысячу раз она пыталась продраться сквозь все эти слова, которые вроде бы и знакомые, но ничего не значат, а для него что-то тут «любимая песня»?

Эльмар начал читать вслух, что-то по книге, а что-то наизусть:

Эльмар прикрыл глаза. Сказал шепотом:

– Мама пела мне ее, когда я был маленький…

Мия не стала уточнять, как вообще это можно петь. Когда эти слова читал Эльмар, немного и правда нараспев, они обретали смысл.

– Твоя мама умерла? – спросила Мия осторожно.

Он вздрогнул.

– Надеюсь, что нет. Почему ты так говоришь?

Мия смутилась и растерялась.

– Прости, прости, пожалуйста, я просто… ты же здесь, вот я и подумала…

– Ты тоже здесь, – заметил Эльмар, и в голосе его даже почудилась насмешка, пробилась сквозь лед.

– Да уж…

Мия подумала про своих родных. Сколько времени прошло с ее побега? Один раз она отправила им письмо из Контакоры, еще раз – из Борна. Потом бабушке – из Китового Уса. Это было еще летом. Сейчас осень. Тяжелая, хмурая. Интересно, она для своих еще «есть» или уже «была»?

– Я здесь потому, что я трус и предатель, – сказал Эльмар. – Но мама, надеюсь, никогда этого не узнает, потому что вряд ли мы с ней еще увидимся. Можно я возьму почитать?

– Конечно.

Почему он назвал себя трусом и предателем? Вот о чем непрестанно думала Мия. А должна была думать о том, как выбраться из этого жуткого места и вернуться домой, в свой город у моря. Тайком она теребила бабушкину ракушку, а куклу Тео отдала как-то малышке Тире, когда ее выпорола госпожа Фу за то, что та опять намочила постель во сне. Тоска стала глубокой и бесконечной, как море.

Море застало Мию врасплох. В один из стылых январских дней Цапля заставила ее мыть тот самый коридор, куда им обычно запрещали ходить. Мия и так уже шмыгала носом и кашляла по ночам, а эта ледяная вода в ведре продирала до костей. Но теплой воды им не полагалось. Тряпка, кусок ветхого шерстяного одеяла, была большая и тяжелая: чтобы выжать такую, надо крутить изо всех сил. Мия быстро замерзла и устала. Цапля видела это. Сначала она нависала над ней и пальцем указывала на грязные пятна на полу, будто бы Мия их пропустила! А их просто невозможно было отмыть! Потом сказала:

– Мой, пока я не вернусь.

И ушла. Мия слышала, как она поднимается на второй этаж, значит, пошла пить чай, значит, у нее, Мии, есть полчаса, чтобы передохнуть и согреться. Мия дошла до конца коридора и толкнула первую попавшуюся дверь. Цапля забывчива. Она может так засидеться за чаем, что вообще забудет про Мию.

Был ясный вечер. Садилось солнце, и на стены ложился теплый розовый свет. Комната была маленькой и абсолютно пустой. Мия стояла, боясь пошевелиться. Рисунок, четкий, тонкий, общий на все четыре стены, был процарапан чем-то острым, его пытались закрасить, и не раз, местами даже хотели соскоблить, но у них ничего не вышло, слои краски проступали сквозь друг друга, создавая ощущение глубины и изменчивости. «Есть непобедимые вещи», – подумала Мия. Она села на холодный пол и замерла. На стенах было нарисовано море.

С тех пор Мия каждую свободную минуту старалась улизнуть в морскую комнату.

Теперь она понимала, что море было ее силой, живущей внутри. Она теребила бабушкину ракушку и гадала, что еще принесет ей дорога, чем испытает? Как много сможет поглотить, перемолоть, принять, выдержать ее внутреннее море? Она понимала: все, что она переживает сейчас, – все осядет песком и илом, останется в ней навсегда. Может, для этого и нужны дороги? Чтобы в нас оседали маленькими песчинками, камешками, глыбами новые мысли, чувства, умения. Воспоминания. Море на стене будто дышало в унисон с ее дыханием.

Мия показала эту комнату и Крошке Си, и Ричу, но одной все-таки было лучше. Она садилась в центр комнаты и смотрела. На берег – в ракушках и камешках, на гребни прибоя – высокие в центре, пологие по краям, на парусник вдалеке, на рыбацкую лодку у причала, на тучи на горизонте и утопающее в них вечернее солнце, на чаек и на маяк. Неизвестный художник будто нарисовал ее дом. Кто он был? Кто-то из сирот, попавших в этот приют? Откуда он мог знать все так достоверно? Каждый раз Мия находила новые подробности: семейку крабов у валуна, облепленного водорослями и мидиями, стаю дельфинов, облако в форме корабля, белье на веревке рядом с маяком. Ей казалось, что она даже узнаёт эти простыни, а по тропинке из деревни спешит к маяку ее бабушка… Тоска скручивала ее в тугой невыносимый узел. Хотелось разбежаться и удариться лбом об эти морские стены… чтобы попасть внутрь картины, чтобы вернуться. Особенно если Цапля или еще кто-нибудь из воспитателей в очередной раз сорвет на ней злость или несправедливо накажет кого-нибудь из малышей.