Мальчик по имени Хоуп - Лара Уильямсон

Позже в тот же день мы отправляемся в гостиницу «Амандин».

– Берите с собой все вещи, – говорит мисс Парфитт, загоняя нас в школьный автобус. – Я хочу, чтобы вы привыкли к гостинице. Я покажу вам, где все будет проходить, и расскажу, когда вам надо будет выйти на подиум. Потом все вы сможете выйти на поклон. Все, включая Кристофера и Дэниела.

Я чуть не подпрыгиваю. Выходит, мне не надо будет все время прятаться за кулисами. И меня ждет минута славы на сцене: я выйду в золотой свет софитов, и папа бешено захлопает, когда увидит меня.

– Вот видишь, – шепчет Джо, когда мы садимся в автобус. – Когда веришь в святых, происходят чудеса.

Я собираюсь сказать, что святые к этому никакого отношения не имеют, но это будет все равно что конфетку у ребенка отнять. Я в таком восторге, у меня чуть не подкашиваются ноги. Всю дорогу до гостиницы я репетирую наш первый разговор с папой. Конечно, я буду говорить только умные, правильные вещи. Папа будет в восторге от моих успехов в школе. Он попросит прощения. Что бы он ни сказал, я прощу его, потому что он мой папа.

– Что? – Джо резко оборачивается ко мне, а я смотрю на нее пустыми глазами. – Ты только что сказал «папа».

– Правда? – удивляюсь я.

– Ага, точно. – Джо смотрит из окна автобуса. – Просто так, ни с того ни с сего. Мы же даже ни о чем не говорили.

Не знаю почему, но я начинаю рассказывать Джо о папе. Не о новом, знаменитом, а о прежнем папе, таком, каким он был, когда жил с нами. Как нам было весело, как он рассказывал мне перед сном сказки. Моя любимая была про радугу. Он говорил, что никто не умирает по-настоящему, мы все просто уходим за радугу. Сразу за разноцветным коромыслом в чудесном мире живут миллионы прекрасных душ.

– Но ведь можно добежать до радуги, – распахнув глаза, шепчет Джо.

– Да, но тогда она исчезает и появляется в другом месте, – возражаю я. – Мы знаем, что за ней живут люди, но, если попытаться к ним прикоснуться, они растают как туман. Это всего лишь сказка, но я представлял, что люди за радугой – это красные, оранжевые, желтые, зеленые, голубые, синие и фиолетовые зомби. От этого рассказ становился только интересней.

Джо долго молчит, а потом говорит:

– Ты обычно не рассказываешь о папе.

– Он ушел от нас много лет назад. Просто вышел за порог и не вернулся.

– Но вы ведь общаетесь?

– О, смотри-ка. – Я показываю за окно. – Мы уже приехали.

Я разглядел гостиницу «Амандин» первым, и это позволило мне уйти от разговора и поменять тему прежде, чем мне стало неловко. Вся эта история с папой очень странная. Я словно балансирую на доске, и иногда мир приходит в равновесие по обе стороны от меня. Когда я начинаю говорить о папе, то равновесие нарушается: я скольжу к самому краю, – и мне приходится отвоевывать свое прежнее место. Но мне хочется говорить о папе, потому что если не говорить, то мне становится скучно: это как стоять на месте вместо того, чтобы раскачиваться.

– Так, класс, встаем в ряд и аккуратненько, по одному, выходим из автобуса.

Мисс Парфитт выстраивает нас гуськом и выводит на улицу, а оттуда мы идем прямо в актовый зал гостиницы «Амандин».

Если бы помещение было способно пахнуть деньгами, то эта комната точно бы ими благоухала. На стенах бархатистые красные обои. Если их потрогать, кажется, что прикасаешься к персику. Под нашими ногами расстилается отполированный тысячами ног паркет, а высоко над головами пускает лучики огромная хрустальная люстра; по залу пробегают двадцать восемь неугомонных детей, и от нашего бега искры на светильнике пускаются в пляс. Прямо перед нами мягкими пурпурными складками ниспадает тяжелый занавес; он перевязан длинными золотыми кисточками, похожими на косы Рапунцель. Мисс Парфитт указывает на кулисы и говорит, что именно из-за них мы будем выходить на подиум. Нам надо будет остановиться, посмотреть на зрителей и глазыбнуться.

– Это значит «улыбнуться глазами», – шепчет Джо. – Так сказала Тайра Бэнкс, ну, которая супермодель.

Я глазмурюсь (хмурюсь глазами).

Салим стоит со скучающим видом, а Кевин Каммингс пытается передвигаться лунной походкой; кроссовки у него так ужасно скрипят, словно он душит мышь. Мы все еще не разговариваем с того случая, когда он разболтал Стэну, будто Грейс беременна. Когда мисс Парфитт предлагает ему надеть носки, мне приходится пожевать себе щеку, а то я бы расхохотался ему прямо в лицо.

– А вот и комната, – говорит учительница, проводя нас за сцену, – где все будет происходить.

Комната, где все будет происходить, сейчас является комнатой, в которой не происходит ровным счетом ничего. Вдоль стены тянутся пустые вешалки для одежды. Обои на стенах пузырятся, воняет застарелым потом, фруктовым коктейлем и освежителем воздуха. Слева на полу лежат одинокий носок в горошек и венок из роз. Один из цветков раздавили, и теперь к леопардовым туфлям мисс Парфитт прилип лепесток – словно леопард показывает розовый язычок.

– Я хочу, чтобы в день шоу вы пришли сюда в костюмах. Если вам нужно будет добавить какие-то детали, вроде фольги или упаковки от пирога, вы можете подойти за кулисами к Дэниелу или Кристоферу, они вам помогут. Там будет стоять стол с зеркалом. Кстати, а все ли ваши герои придут? Про героиню Джо я не спрашиваю, конечно.

Все хором отвечают: «Да», но я кричу громче всех, потому что знаю, что папа мой точно будет в зрительном зале. Джо как-то странно на меня смотрит, но не успевает со мной заговорить: мисс Парфитт спрашивает, есть ли у нас какие-нибудь вопросы. И все же она смотрит на меня, прищурившись, и беззвучно шепчет:

– А мне казалось, папа от вас ушел.

Я не обращаю на нее внимания, потому что словно качусь в невидимом коконе, сотканном из счастья. В следующий раз, когда я окажусь в гостинице «Амандин» и буду стоять под мерцающей люстрой, папа тоже будет здесь. Я, Дэн Хоуп, раскрою инкогнито. Я – сын телезвезды. Я, Дэн Хоуп, заживу, как в мечтах.

Мой желудок выделывает кренделя от одной мысли о запеканке, но если я правильно прочел между строк, то мама написала примерно следующее: «Я скучаю по Большому Дейву и хочу, чтобы он вернулся». Я уже иду наверх, чтобы поговорить с ней, но потом останавливаюсь и присаживаюсь, и так сижу, прижав голову к нарциссам на обоях. Может, мне не стоит затевать этот разговор? Может, если я скажу ей, что видел его снаружи, маме станет только хуже? Но я правда его видел, и, по-моему, он плакал.