Семейная могила - Катарина Масетти

Может, хоть на этот раз будет девчушка в платочке? Эдакая бледно-розовая креветочка со светлой головкой Дезире и с моими… хм… с моими мускулистыми икрами? Говорят, они у меня ничего.

Когда мы вернулись домой из Испании, встреченные с распростертыми объятьями нашими сорванцами, жизнь как-то снова наладилась. Я, бывало, расхаживал по коровнику с улыбкой от уха до уха, такие они были забавные. Арвиду привелось увидеть свой первый в жизни отел, вот уж радости было. Когда теленок родился и, мокрый и дрожащий, улегся в своем боксе, мальчонка тут же снова встал позади коровы и стал терпеливо ждать — должно быть, решил, что сейчас оттуда еще телята посыплются.

Осенний забой он перенес спокойно, хотя прекрасно понимал, что к чему. Этой осенью мы забили Улле, бычка, к которому он особенно привязался. Мы, конечно, провернули это дело ночью, когда он спал, но на следующее утро на колоде все еще оставались следы крови и обрезки мяса. Арвид только грустно покачал головой и произнес: «Нету больше бедного У-улле…» Но, как истинный крестьянский ребенок, он не стал вдаваться в философские рассуждения, что такое смерть, вроде той тягомотины, которую с ними разводят в садике. Сначала читают слезливую детскую книжку про какую-нибудь бабульку, отбросившую коньки, а потом давай рассуждать, что значит «умереть». Арвид только фыркал и пожимал плечами, когда к нему приставали. «Подумаешь, как помрут — подвесить их и съесть!» — только и отвечал он. Он небось думал, что и с бабушками поступают так же…

Но где-то в глубине души меня грызло беспокойство. Я знал, что так продолжаться не может. В сельском хозяйстве без окупаемости никуда, один фермер с тридцатью коровами долго не протянет, повсюду то и дело закрывались фермы, цены все время падали — и куда при таком раскладе прикажете деваться? Отец, бывало, ходил на собрания Союза молочных предприятий и возвращался оттуда с новыми силами, высказав правлению все, что думал. Ну а сейчас-то что делать, когда молокозавод расположен на другом конце страны, а в правлении сидят одни бюрократы и решают, не инвестировать ли им в Англию или Данию, даже не спросив моего мнения, хотя налоги-то плачу именно я?!

Мне стоило, наверное, вложить шесть-семь миллионов в бесстойловое содержание и купить роботов-дояров, но, черт побери, я ведь единственный оставшийся фермер во всей округе, а ну как они перестанут гонять сюда молоковоз — и останусь я со своими роботами по уши в долгах! А что до мясного хозяйства… Да, стадо из ста пятидесяти мясных коров, которых не надо доить, возможно, спасло бы мое колено, но первое время на это не проживешь — и чем же мне тогда на жизнь зарабатывать? Расфасовывать коровье дерьмо по аккуратным ведеркам и развозить по загородным участкам? Расчищать снег для… хм, тех немногочисленных соседей, которые у меня есть? Торговать телом, предлагая себя дачникам? Уж можете мне поверить, я перебрал все варианты! Свиньи? Тогда нужно заводить сразу штук пятьсот, чтобы они окупились. Пятьсот свиней, черт побери! Чтобы хозяйство приносило прибыль, во всем нужен размах — и, положа руку на сердце, если б мы с Дезире работали на пару, я бы, может, и подумал об инвестициях. Но этому не бывать, сколько бы она ни помогала мне по коровнику. Потому что она делает это нехотя и через силу, я же не дурак, что я, не понимаю, что ли? А я не могу ждать десять — пятнадцать лет, пока Арвид вырастет и, может быть, проявит желание.

Так что я все откладывал решение о новых инвестициях и старался, как мог, продержаться на плаву. Я — человек старого времени, когда крестьяне всегда протягивали друг другу руку помощи, устраивали демонстрации протеста, сообща являлись реальной силой и контролировали все этапы производства. А тут я на днях прочитал в газете, что взаимопомощь среди крестьян практически исчезла, во всем нужен рыночный подход! За все нужно брать деньги! Требовать поденную плату за стравливание участка скотом. Оно, может, и верно, да только не по мне все это. И ни к чему нам, крестьянам, собственная техника, слишком уж это дорого, нужно устраивать коллективное хозяйство! А я бы, может, и рад был объединиться с местными крестьянами, да только где их взять — или прикажете делить пресс-подборщик с Бергстремами из Норрбюна? И мотаться туда-сюда за десятки миль в разгар сенокоса?

А еще они нудят, что нужно предоставить всем желающим открытый доступ к нашим землям, устраивать экскурсии для школ и детсадов, развлекать туристов, — и это говорят люди, которые жалуются на высокие цены на молоко и в то же время не задумываясь выкладывают в два раза больше за подслащенную газированную водичку, черт их подери!

Бенни все время беспокоился, что у нас так мало денег, особенно сейчас, когда дети стали подрастать. Арвид хотел настоящий велосипед с боковыми колесиками, как у остальных детей в садике. Нам он это сообщил, воинственно выпятив челюсть, из чего мы сделали вывод, что на успех он особо не рассчитывал. Нильс хотел трехколесный велик. Старый велосипед Арвида мы одолжили моей сослуживице, а она щедрой рукой взяла и отдала его кому-то, а кому — забыла. Ни я, ни Бенни вот уже несколько лет не были у зубного.

Короче, сводить концы с концами было нелегко. Даже по мобильному лишний раз не позвонишь — я старалась по возможности звонить с работы и таскала домой газеты из библиотеки, хотя сама раньше косилась на коллег, которые так делали. Парикмахерская нам тоже была не по карману, поэтому пришлось мне самой стричь все семейство, при этом видок у Бенни и детей был такой, словно по их головам прошлись тупой газонокосилкой, — парикмахерское дело было явно не моим призванием. Правда, себя саму я еще стричь не научилась. Тогда Бенни взял ножницы и сообщил, что всю свою жизнь подстригает коровьи хвосты и уж как-никак справится и с моей прической. Я решила, что терять мне все равно нечего, и согласилась.

Что ж, стричь коровьи хвосты Бенни и правда умел. Когда он закончил, голова моя выглядела будто обстриженный коровий хвост. После этого я отрастила волосы и где-то раз в два месяца подравнивала их, как могла. Не сказать, чтобы это было очень красиво, но зато я экономила на стрижке пару сотен в месяц, а в нашей семье каждая крона была на счету.

Хуже было то, что у нас не имелось никаких сбережений на крайний случай. Не мог же Бенни перестать покупать коровам корм, он и так уже сократил все свои расходы до минимума. Да и у меня возможности подзаработать не было, при моей-то специальности. Сверхурочную работу я взять не могла — не привязывать же детей к мебели, а я что-то не слышала, чтобы библиотекари выдавали книжки из-под полы халтуры ради. Была бы я врачом, может, смогла бы сделать лишнюю операцию или открыть частную практику после работы. Была бы учителем — могла бы давать вечерние уроки после того, как Бенни закончит дойку. Однако на что я-то годилась?

Встречались среди местных и такие умелицы, которые проводили вечера за вязанием прихваток и игрушек из остатков пряжи, а потом продавали их на базаре. Но: а) это были в основном пенсионерки, которым нужно было как-то убить время, и б) деньги они жертвовали в какой-нибудь эстонский детский дом. Даже умей я вязать крючком, было бы по меньшей мере странно, если б я вдруг заявила: вы там отправляйте свои деньги нуждающимся детям, а я, пожалуй, оставлю свои на коронку для Бенни. Да и потом, сколько уж они там зарабатывали — полагаю, жалкие гроши по сравнению с тем, сколько тратили их мужья, каждый год меняя машину.