День назначенной смерти - Алексей Макеев

– Это говорит прежде всего об ущербности подружки, – пробормотал Максимов. – Хотя, возможно, вы и правы. Отклонение налицо. Однако должен заметить, что годы благотворно повлияли на психику сестер. Они стали нормальными и кое-чего добились в жизни. Во всяком случае, Альбина.

– Ничего удивительного, молодой человек. Для адаптации в данной среде они ВЫНУЖДЕНЫ вести нормальную жизнь. Согласна, сестры не производят впечатления полного аутизма. Тем более первобытной жестокости. Гены отца тоже влияют – Димка Косогрызов не имел никаких отклонений, кроме одного: какого черта он вообще на ней женился? Они приезжали сюда, года четыре тому назад, – Мария Федоровна загасила в битком набитой пепельнице окурок и снова закурила, – отца хоронить. Дмитрий Иванович скончался от инсульта, земля ему пухом. Я была на похоронах – ей-богу, Константин Андреевич, такое впечатление, что Аля с Викой записались в активистки тимуровского движения. А также в апологеты Гринписа, меценатства и дремучего православия. Душки, одним словом. Публика в слезах умиления. И никто уже не говорит о детских выкрутасах. Кто старое помянет… А стоило бы. Уже одно то, что они сотворили с Дашей. Но нет, никто не помнит, память у людей отшибло.

– С какой Дашей? – нахмурился Максимов.

– Как с «какой»? – удивилась учительница, – с сестрой.

– У них имеется сестра? Двоюродная?

– Отчего же. Родная.

В горле пересохло. Максимов схватил зеленое яблоко и принялся остервенело грызть. Мария Федоровна взяла бутылку, он проглядел этот момент, иначе не позволил бы женщине выполнять мужскую работу.

– Вы меня удивляете, Мария Федоровна.

– А вы не знали? – Старушка опустила на нос очки и пристально посмотрела на собеседника.

– Представьте себе, нет.

– Но об этом знала вся деревня.

– Я не живу в деревне. С ней все в порядке?

– Отличный вопрос, – старуха выпила водку короткими глотками и, не меняясь в лице, потянулась к пепельнице, – вам нехорошо, молодой человек?

Он не мог больше пить. Выпитая водка вытворяла чудеса. Всасывалась в кровь, но не давала опьянеть. Только похмелье с дергающей головной болью.

– Не обращайте внимания, Мария Федоровна, задурнело слегка. Состояние такое: первый холодный отжим.

– Я знаю, – кивнула старушка. – У меня есть телевизор. Могу порекомендовать неплохое средство для очищения: чувство юмора вперемежку с угольными таблетками. Лично мне помогает.

– Вы не ответили.

– Никто вам правильно не ответит. Некоторые убеждены, что Даша погибла, иные утверждают обратное. Это темная сторона луны, Константин Андреевич. Еще водочки?

– Простите, Мария Федоровна, я тупею. Позвольте вам налить.

Он налил, она выпила. Распечатала пачку «Космоса», начала рассказ.

Звучало, конечно, ужасно. Альбина была первой, Виктория второй, а Дашенька третьей дочерью четы Косогрызовых, причем если с первыми двумя все относительно ясно (друг на дружку непохожие, но каждая по-своему копия отца), то с третьей ничего не ясно. Уж больно не такая вышла. Да и срок неподходящий. Если от дня рождения Дашеньки отнять девять месяцев, то получится аккурат тот период, когда Димка уезжал в соседнюю область на курсы механизаторов, где и жил два месяца. Грешили на заезжего работягу из Татарии Анвера Галимуллина, но доказать ничего не могли – Анвер еще за полгода до появления девочки свинтил на историческую родину, где и сгинул. Оксанка заламывала руки: «Твой это ребеночек, Дима, твой! За месяц до срока родился. А то, что смугленький, так я не виновата! Сам вспоминай, где в твою родню влез татарин». Словом, для ясности замяли. Не пойман, не трахаль. Стали жить да поживать. А по прошествии лет Аля с Викой люто возненавидели Дашу. Генами почувствовали чужую? У матери уже появлялись отклонения, особенно весной и в начале осени, когда межсезонье болезненно давит на мозжечок. Отец трудился, уходил рано, приходил поздно, падал на кровать и воспитанием детей не занимался. Оксанку дважды увозили в районный стационар, дважды возвращали, делая вид, будто подлечили. Как называлась ее болезнь, никто не ведал. Знали лишь, что она видит видения и активно в них участвует. Но никого при этом не бьет, не буянит, на людей не бросается. Раз в три-четыре месяца впадает в меланхолию, пару дней бродит белым-бела, а потом срывается с места и убегает за тридевять земель. А между побегами совершенно нормальная любящая жена, всегда охотно привечающая мужа. Народные средства не помогали, даже кардинальные, типа «пролезть голой в подворотню и по-собачьи пролаяться на полную луну». Но Димка наловчился – когда наступал критический период, запирал супругу в подполе, уж больно накладно всякий раз таранить ее в больницу, отправлял девчонок ночевать в сарай, а сам до рассвета сидел на полу, слушая жуткие завывания из-под земли.

По окончании «началки» сестрицы стали поколачивать Дашу. Частенько ее видели с синяками, царапинами. О полном «курсе» издевательств и унижений история умалчивает, если Даша, конечно, не вела дневник, но отрывочные наблюдения соседей и лично Марии Федоровны позволяли предположить – достается Даше по первое число. По каким причинам лупили – тоже неведомо. Фантазии у Викули хватало, а у Аленьки – решимости. Однажды, году так в восемьдесят третьем, ее избили особенно сильно. Отца поблизости не было, мать сидела в подвале, а соседка напротив отчетливо слышала душераздирающие крики боли и истошное: «Получай, гадюка! Сдохни, сдохни!» Результатом избиения стало сломанное ребро, синяки на руках, сотрясение мозга. Неделю Дашенька пролежала в больнице, шепча на вопросы участкового: «Не помню я… Оступилась, с лестницы упала…» Можно представить, какая бы кара ее поджидала, расскажи она всю правду. Видимо, и отец не сильно осуждал дочерей, раз они позволяли себе такое обращение. Или не замечал, уставал сильно. Произвол продолжался. Не успела Даша оклематься, ее опять начали бить. В один осенний день терпение иссякло. Что такое покончить с собой, девочка не знала, это нынешние тринадцатилетние все знают, а тогда дети проще были. Она могла только бежать. Неважно куда. Подальше – от боли и унижений. Пропали метрика и кое-что из одежды. И больше ее не видели. Мать совершенно тронулась умом от горя. Спохватившийся отец организовал поиски. Запойный, а оттого совестливый участковый – старлей Охлопьев – подключил коллег из районки. Сработали дружно, но безрезультатно: наземным транспортом девочка не пользовалась, на дороги не выходила, попутку не брала. Облазили болота, а вокруг Прокудино одни топи, набрели на пастушка, конкретно показавшего: да, гнал надысь буренок, свою и соседскую, мимо этих хлябей на Оружейное, видел девчонку, бегущую к Большому болоту – и курточка та же, и лицом похожа. Он окликнул, да недосуг ей было. Даже не оглянулась. В том направлении и подалась команда, вооруженная кольями да шестами. Кликнули тузика, взяли след. Пару раз находили обрывки одежды – цеплялась девочка за ветки. Следы вели вдоль топи, слава богу, не пришлось мастерить гать и лезть в трясину. Болото кончилось, углубились в лес, полный таинственных звучаний. Полдня тащились через чащу, нашли место, где она ночевала, настелила травы и укрылась еловыми лапами. К сумеркам вышли на опушку Выселок – впереди село, между ним и лесом поле с огурцами, тут-то и сделалось им страшно. Тузик забегал кругами, выдохся, сел и завыл на встающий полумесяц. Явно испугался, запсиховал. Мигом прочесали окрестности и напоролись на разбросанные по земле обрывки курточки, в которой безутешный отец Даши опознал одежду своего ребенка. Трудно не опознать – серо-желтая болоньевая курточка. Опросили жильцов на околице, и пришли в ужас. Долговязый отрок, правнук местной реликвии бабы Жени, заикаясь от испуга, поведал, что прошлым вечером на опушке хороводили… волки. Дрались, лаялись, словно крупно чего-то не поделили. Он по грибы ходил, возвращался поздно, долго выбирался из леса, а по дороге набрел на приличный пень с опятами, не проходить же мимо такого богатства. Словом, когда объявился на опушке, практически стемнело. Волки в здешних краях явление редкое, если и рыскают, то далеко от жилья. Лично он их вообще никогда не видел, легко представить состояние подростка. Серые тени плясали на опушке, он, по счастью, шел стороной, а все равно помчался со всех ног, побросав посох, корзину с опятами. Перемахнул лужок, ограду, долго отсыхал в бабкиных объятиях.